— Ну, ладно.
Пока Кверон продолжал разглядывать прах, Джорем сунул кольцо в поясной кошель и сразу почувствовал облегчение. Целитель же, подняв голову, посмотрел на своих спутников.
— Давайте вернемся сюда завтра, — предложил он. — Нам понадобится кое-что взять с собой, чтобы сделать все как следует. Но пока у нас выдалась очень нелегкая ночь, и думаю, нам всем следует передохнуть слегка и освоиться со всем, что мы узнали нового.
Никто и не подумал ему возразить.
Глава XXIII
Но не посмеешься ты надо мной, и не нарушу я святых заветов отцов хранить Закон, пусть даже вырвут мои глаза и сожгут нутро.[24]
Остаток ночи трое Дерини почти не спали, и подняться с постели пришлось очень рано, поскольку наступила Страстная Суббота, а это накладывало определенные религиозные обязательства на всех обитателей убежища. Совершенно измотанные после ночных приключений, они совершенно по-иному воспринимали теперь суровый символизм Страстной Недели, и все трое признались друг другу, когда встретились после мессы Джорема, что видели очень странные сны. Кроме того, Ивейн была во власти непоколебимой убежденности, что прах Орина и Иодоты необходимо как можно скорее благословить и упокоить в освященном месте.
— Не знаю, почему это так важно, но это необходимо, — уверенно ответила она, когда те стали допытываться о причинах.
Действительно, хотя здравый смысл подсказывал, что прах, ждавший своего часа три столетия, вполне может подождать еще пару дней, но некое шестое чувство стояло на своем. Даже Джорем согласился, к собственному удивлению.
С практической точки зрения, однако, это представляло определенные трудности. Собственно, хуже дня, чем Страстная Суббота, для этого трудно было вообразить. Пост был, вообще, трудным временем для священников, а уж переход к Пасхе — вдвойне; а в крохотном сообществе убежища их отсутствие в такой день особенно бросалось бы в глаза, особенно если бы разом исчезли все трое.
Тем не менее, они решили, что сумеют выкроить пару часов между краткой заутреней и более продолжительным обрядом Пасхального Бдения, когда благословлялся новый огонь, крестильная вода и зажигали Пасхальную свечу. Воспользовавшись тем, что в перерыве между двумя этими службами большинство расходились по кельям для отдыха и медитации, все трое вновь собрались у усыпальницы в подземельях Грекоты, прихватив с собой каминную метелку, ларец слоновой кости и пару больших кожаных мешков. Священники сперва тихо помолились над прахом, а затем вместе с Ивейн принялись отделять останки от одежды.
Начали они с Иодоты. Шерстяная накидка рассыпалась у них в руках, и ее пришлось собрать в один из мешков, чтоб потом сжечь, но шелковое платье не пострадало, так что прах из него удалось аккуратно ссыпать прямо с ларец. Когда убрали накидку, то нашли еще одно кольцо, на месте правой руки Иодоты, точь-в-точь такое же, как у Орина. Латинская надпись внутри гласила. Jodotha, serva Deum.
— Служительница богов, — перевела Ивейн, продемонстрировав кольцо остальным, затем спрятала его в карман, чтобы позже сравнить с кольцом Орина.
— Да, но каких богов? — переспросил Джорем резко.
Однако сейчас у них не было времени на рассуждения, ибо время близилось в вечерне. Они смели остатки праха в ларец, затем вернулись к Орину. Перышки на плаще были пришиты шелком, к шелковой основе, так что почти не пострадали, но шерстяная одежда рассыпалась на выцветшие пурпурные клочки, похожие на комья паутины. Эту труху они собрали в тот же мешок, что обрывки плаща Иодоты. Прах ссыпали в костяной ларец, а шелковые штаны и кожаные сандалии отправили во второй мешок, к платью Иодоты; туда же легла и аккуратно сложенная шираловая сеть.
Когда с этим было покончено, Ивейн поставила ларец посреди саркофага, прямо на пересечении граней четырех кубов, и отступила взглянуть на него. Кверон держал мешки и метелку, у Джорема через руку был перекинут оперенный плащ. Теперь структура саркофага стала вполне очевидна: левая половина состояла из четырех черных кубов, правая — из четырех белых. Кверон сдул последнюю пылинку с белого угла, где прежде покоилась голова Орина, затем посмотрел на своих спутников.
— Я поражен тем, насколько символизм Столпов Храма подходит для саркофага, — заметил он. — Это настолько логичное продолжение конфигурации алтарных кубов, что удивительно, как никто не додумался до этого прежде. Правда, что-то мне вспоминается, еще из юношеских дней в обители святого Неота… тогда это казалось совершенно бессмысленным — но то же самое можно сказать и об очистительном ритуале, с помощью которого мы попали сюда.
Слушатели не сводили с него внимательных глаз, и Кверон продолжил:
— А ведь мой орден знал об этом… — в голосе его звучало восхищение. — Они наверняка знали. Скрывали это от взоров непосвященных — и даже мы, братия, не понимали многого, — но старейшины ордена не могли не знать. Теперь я это понимаю.
Джорем удивленно переспросил:
— Они знали… об этом?
Кверон, кивнув, опустил на пол мешки и метелку и, встав у изголовья, уперся ладонями в углы саркофага.
— Возможно, они не знали в точности, но что-то подозревали. У нас в обители святого Неота был особый катафалк, его вывозили лишь когда умирал кто-то из старейшин. Он состоял из восьми полых деревянных кубов, соединенных между собой, в точности как этот; катафалк был разборным, тогда я думал, это чтобы удобнее было его хранить. Грани кубов были ровными, из мореного дерева — кажется, то был тис, — и украшены символами нашего ордена и веры, как и следовало ожидать. Те грани, которые соединялись между собой, были гладкими, — он провел пальцем по соединению белого и черного куба. — Но изнутри они были выкрашены в белый и черный цвет — я обнаружил это, лишь когда уже очень долго пробыл у гавриилитов, совершенно случайно, зачем-то другим зайдя в хранилище. Мне и в голову не пришло никого расспрашивать об этом, но теперь я понимаю, что когда их скрепляли, то черные оказывались слева, а белые справа. Значение этого я осознал лишь сейчас.
— Вы хотите сказать, что те, кто соединяли катафалк в аббатстве, не замечали этого? — поинтересовалась Ивейн.
— Не знаю, никогда не слышал, чтобы хоть кто-то говорил об этом. За приготовлениями к похоронам всегда наблюдал брат ризничий. И я даже не помню, чтобы он хоть кого-то просил помочь, хотя кубы, наверняка, весили немало, и кто-то должен был переносить их в церковь со склада. Послушники и младшие братья всегда делали всю черновую работу, но когда мы приходили, катафалк всегда уже стоял.
— И готов поручиться, что брат ризничий всегда был одним из старейшин, верно? — предположил Джорем.
— Всегда.
— Судя по вашему описанию, речь идет о некоем ордене внутри ордена, — высказала догадку Ивейн. — Похоже, значение некоторых обрядов оказалось утрачено со временем — как, к примеру, обряд очищения, — но вполне возможно, что некая тесная группа избранных старалась по-прежнему продолжать традиции Эйрсидов.
Кверон задумчиво кивнул.
— Весьма вероятно. У нас имелся Совет Старейшин, всего двенадцать человек, во главе с аббатом. — Он усмехнулся. — Как странно порой играет с нами судьба. Меня ведь собирались избрать в старейшины, когда я оставил гавриилитов, чтобы служить святому Камберу. Если бы остался, то, наверное, узнал бы все их тайны. Но с другой стороны, если бы это случилось, мы трое не стояли бы здесь сейчас, верно?
— По-моему, — заметил Джорем, разворачивая перистый плащ, — нам стоит продолжить беседу чуть позже и в другом месте, а не то наше отсутствие вызовет массу вопросов. Пора возвращаться. Скоро начнется вечерняя служба.
Ивейн, вздохнув, помогла ему расстелить плащ поверх саркофага, так что края его свисали до пола. Костяной ларец оказался укрыт со всех сторон. Ивейн тронула рукой угол саркофага.