Впрочем, в Валорете он не стал говорить с Хьюбертом на эту тему, поскольку такая беседа могла привести к тому, что его заставили бы встать перед определенным выбором, а Джаван, разумеется, всеми силами избегал подобной ловушки. Тем не менее, он готов был пойти на любые уступки, если бы это помогло осуществлению его плана. Заявив, что нуждается в одиночестве, чтобы предаться посту и молитве, прежде чем обсуждать любые вопросы, Джаван именно так и поступил. А молился он за то, чтобы скорее пришли добрые вести от Ревана и виллимитов. О возможности провала он предпочитал даже не думать.
Манфред со свитой отправился в Кор Кулди, где жил, пока окончательно не будет отстроен новый замок в Кайрори. И именно поэтому сложилось так, что лорд Манфред Мак-Иннис, граф Кулдский и барон Марлорский, оказался неподалеку от лагеря виллимитов в это солнечное июньское утро 918 года, как раз когда Реван вышел из лесной чащи после сорокадневного отшельничества, готовый возвестить миру благую весть. Без сомнений, последнее, что ожидал бы Манфред встретить на своем пути, это новый религиозный культ.
Реван со своими союзниками оттачивал технику готовящегося обмана все те недели, что они, вместе с самыми преданными учениками, провели в пещерах, в горах над старым лагерем виллимитов. С помощью умелого вмешательства в воспоминания некоторых из них, в Сильвене О'Салливане видели теперь одного из самых старых и верных последователей, и никого не могло удивить его присутствие рядом с Реваном. Однако, они постарались не делать из него «любимчика» — это место прочно принадлежало Иоахиму, буквально с первых дней ставшему последователем Ревана и самым ярым его защитником; вместе с Горди и Фланном, эти четверо образовали самый тесный кружок почитателей нового пророка, и один из них теперь всегда находился с ним рядом.
Внизу, в лагере, свою работу исподволь продолжал Тавис; покалеченную руку, чтобы не привлекать внимания, он заматывал тряпками. Реван, хотя все эти сорок дней и не спускался с горы, продолжал проповедовать и время от времени посылал за кем-то из своих последователей, оставшихся в лагере. Если ему не удавалось самому привлечь их на свою сторону красочными описаниями видений и горячими речами о своей миссии, за дело брались Сильвен с Тависом; если же и они видели, что с упрямцем не совладать с помощью тонких манипуляций, тот обычно просто исчезал бесследно. Тавис и сейчас был среди тех, кто собрались у реки в ожидании возвращения пророка, проверяя настроения толпы и делая все для того, чтобы первое представление прошло успешно.
Реван сейчас был как нельзя лучше подготовлен к тому, что его ожидало. Благодаря собственной силе личности и умению воздействовать на людей, он уже научился вызывать состояние головокружения, а то и вводить в транс самых восприимчивых. Помогал ему достичь этого заряженный Сильвеном медальон.
Кроме того, Сильвен с Тависом обучили его, как приводить в действие установки в сознании, заранее ими вложенные, так что казалось, будто он своей волей лишает Дерини их магических способностей.
Это было необходимо, поскольку во время первых чудес Сильвену нельзя было находиться слишком близко. А среди виллимитов Дерини было вполне достаточно для первых «крещений».
Но сработает ли это все на практике, в непредсказуемой, меняющейся обстановке? Это был самый важный вопрос. То, как дело пойдет нынче утром, определит дальнейший ход всей затеи; а неудача вполне способна погубить и Ревана, и его союзников.
— Я готов, друзья мои, — объявил молодой человек, показавшись наружу из пещеры, где он в одиночестве коротал прошлую ночь.
Дюжина голов повернулась к нему выжидающе, а некоторые и с опаской. Те, кто сидел, поднялись на ноги. Позднее находились те, кто утверждали, будто уже тогда узрели свет, озаривший лицо пророка; впрочем, другие этого света так, вообще, никогда и не увидели. Опираясь на посох из оливкового дерева, Реван сошел к ним по пологому склону. На нем, как всегда, был длинный балахон из беленой шерсти, поверх которого сегодня, из-за прохлады, он набросил черную накидку; на босых ногах — сандалии; волосы и борода его еще были влажными после утреннего омовения. Он слабо улыбнулся, когда Иоахим, а за ним и Сильвен с Горди, пали на колени, чтобы поцеловать край его одежд. Он поднял руку, не то приветствуя, не то благословляя всех собравшихся, которые также опустились на колени. Первым вскочил юный Фланн, не сводя преданного взора с наставника.
— Что случится сегодня, учитель? — спросил его один из виллимитов. — Что ты скажешь своими чадам?
Реван ласково покачал головой и прошел меж ними, там касаясь чьей-то руки, там — поднятого к нему лица, позволяя коснуться себя, уверовать в себя.
— Поверите ли вы мне, если я скажу, что не знаю? — произнес он негромко. — Господь сказал мне, что я должен идти, но не поведал, о чем мне говорить. Но я убежден — как должны быть и вы, — что Он все откроет мне в Свое время. Верите ли вы в это?
Со слезами надежды и радости на глазах пожилая женщина в синем платье прижала руки к груди и закивала.
— Верим, учитель! О, дай же нам свое благословение!
— Не мое, но благословение Господне, — отозвался Реван, проводя рукой у них над головами. — А теперь молитесь со мною вместе, дети мои, прежде чем мы вернемся к нашим собратьям. — Он опустился на колени рядом с ними и, ухватившись обеими руками о посох, склонил голову, упираясь лбом в сучковатое дерево.
— Господи, внемли моей молитве и узри мои слезы. Я недостоин прийти к Тебе, и потому Ты назначил мне исполнить Твою работу здесь, под небом Твоим, среди Твоего народа. Дай же мне силы и веди меня, Господи, пока я исполняю волю Твою, и благослови всех чад Твоих, что взывают к Тебе в отчаянии. In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti…
— Аминь, — слитно отозвались остальные.
Он перекрестился и встал на ноги.
После чего они последовали за ним вниз, распевая религиозные гимны, звучавшие все громче и торжественнее, по мере того как все новые голоса вливались в их хор. Вот к ним присоединилось еще десять человек, потом еще дюжина, и еще… К тому времени, как Реван приблизился к месту у речной запруды, избранному им для первой проповеди, его окружало уже не менее ста человек, затянувших Veni Sancta Spirita…
Наконец на берегу он ступил на узкую полоску белого, сверкающего песка, вдающегося в запруду, куда за ним не последовал ни один человек, хотя Сильвен с дюжиной приближенных остались рядом, у самой косы, в первых рядах паствы. Остальные столпились за ними, тесно окружив заводь, и расселись, подстелив на землю плащи и накидки. Реван повернулся к ним спиной и склонил голову, в ожидании, пока все устроятся поудобнее, пока наконец сотня мужчин и женщин не замерла в напряженном ожидании.
Над рекой повисла глубокая тишина, и Реван намеренно выждал еще пару минут для нарастания напряжения, затем медленно выпрямился и с силой воткнул свой посох в песок. Подняв руки к плечам, он раскинул их в стороны и запрокинул голову с закрытыми глазами, точно живое изображение распятого Христа, от Чьего имени он должен был вещать — и Чьего прощения смиренно просил за готовящееся полу-святотатство.
— Вот я перед тобой, Господи, — услышали его шепот в первых рядах. — Говори, ибо слуга Твой внемлет.
Очень долгое время ничего не происходило, но Реван не менял позы, застыв с раскинутыми руками и запрокинутой головой. Странно, но никто вокруг даже не шелохнулся. Через какое-то время руки его, а затем и все тело затряслись, спина выгнулась, и он рухнул на землю в конвульсиях. Толпа взволнованно зашевелилась, некоторые даже пали на колени, но Сильвен и остальные в первых рядах никого не подпустили к Ревану.