Стараясь сдержать дрожь, ибо он не желал выказать слабость перед врагом, Джаван склонил голову с выражением раскаяния и покорности и скрестил руки на груди. Босые ноги отчаянно ныли от холода, особенно покалеченная ступня, и он побоялся, как бы не упасть, когда придется вставать. Даже просто ходить босиком, без особого сапожка, было целой проблемой.
Впрочем, всего этого стоило ожидать. С самого начала Джаван знал, что за выходку у реки придется дорого заплатить. Он непростительно вел себя с Хьюбертом, и хотя тот никогда не осмелится причинить серьезный вред принцу крови, но мало ли иных способов привести бунтаря к покорности… и Джаван не сомневался, что архиепископ выберет самые неприятные. Препоручив принца заботам двух угрюмых, молчаливых Custodes из свиты, Хьюберт ни единым словом не обмолвился с ним за всю дорогу домой. Это монахи привели его в эту келью, после того как принц переоделся в сухую одежду. И сейчас он ощущал их присутствие за дверью.
— Джаван, сейчас я говорю с тобой не как один из регентов, но как пастырь. — Хьюберт издал тяжкий вздох. — Когда ты попросил дозволения приехать в Валорет для религиозного обучения, возможно, ты забыл, что тем самым обязался быть во всем покорным моей воле и уставу сего Дома. То, что ты еще не принес святых обетов, избавляет тебя от нужды блюсти бедность и целомудрие, но не повиновение. Я позволил тебе сопровождать нас в лагерь виллимитов, уверенный, что ты отдаешь себе в этом отчет. Я никак не ожидал, что ты бросишь мне вызов при всех, независимо от того, признал ли я позже твою правоту. Именно за эту строптивость ты стоишь сейчас здесь на коленях, и за нее понесешь наказание. Ты понимаешь это?
Джаван с несчастным видом поник головой.
— Да, ваша милость.
— А понимаешь ли ты, почему нельзя стерпеть такое скверное, недопустимое поведение?
— Да, ваша милость.
— Так почему его нельзя стерпеть?
— Потому что вы архиепископ и мой духовный отец, ваша милость, — пробормотал Джаван, зная, что именно этих слов Хьюберт ждет от него, и желая лишь поскорее завершить этот неприятный разговор. — Но… позвольте мне сказать ваша милость.
— Только если это имеет отношение к тому, что случилось. И, надеюсь, ты не собираешься подыскивать себе оправданий?
— Не оправдания, нет, ваша милость. Но объяснение, если позволите.
— Позволяю.
Джаван с силой втянул в себя воздух, надеясь, что красноречие его не подведет.
— Прежде всего, я молю простить меня за оскорбительное поведение. Я никоим образом не хотел бросить вам вызов. Если бы мы могли переговорить наедине, надеюсь, вы бы увидели в моих словах простое расхождение во мнении, а не дерзость. Вы сами учили меня доискиваться до смысла своих поступков, ваша милость, и по совести, я должен признать, что чувствовал себя обязанным поступить таким образом. Но я понимаю, как это выглядело со стороны — будто я не подчинился вашей власти. Я прошу прощения за это и готов понести любое наказание.
Хьюберт хмыкнул, однако не презрительно, а скорее снисходительно-удивленно.
— И почему же ты чувствовал себя обязанным так поступить? — поинтересовался он. — Что за несравненная дерзость — решить, будто ты лучше меня смог разобраться в ситуации!
— Потому что я, устал от всех этих убийств! — выпалил Джаван, полуотвернувшись от архиепископа. Боль в коленях сделалась нестерпимой. — Ваша милость, я не знаю, сколько еще смогу выдержать! Я пытаюсь быть хорошим принцем и терпеть все, что должен, но почему же ранг требует от меня столь многого? Скольких еще невинных задушат и четвертуют у меня на глазах…
— Ты вытерпишь столько, сколько положено, — с каменным лицом парировал Хьюберт и, уперев кончик хлыста принцу в подбородок, заставил того взглянуть на окровавленного Христа. — Подобно Ему, ты вынесешь все, что должен. Ты осушишь свою чашу до дна, ибо ты — принц, и однажды встанешь одесную Бога, либо как священник, либо даже как король. И не тебе решать, в столь юном, нежном возрасте, что тебе под силу, а что нет. Я ясно выразился?
Как он ни пытался сдержать слезы, но они заструились по щекам, и Джаван дернул головой.
— Я… ясно… выразился? — повторил Хьюберт, с каждым словом опуская хлыст на плечи принца.
Рухнув на пол, тот сумел лишь жалобно выдавить:
— Да, ваша милость.
— Отлично. Я рад, что мы понимаем друг друга. Так… — Хьюберт тяжело вздохнул. — Теперь вопрос покаяния. Я доволен, что ты сознаешь свою вину и раскаиваешься. Поэтому я прощаю тебя — с условием, что подобное никогда больше не повторится. Позднее мы еще поговорим о том, к чему может привести твой поступок. Аббат Секорим ужинает со мной сегодня, и я буду ждать тебя к трапезе. Однако перед тем ты должен еще понести наказание за свое поведение. Есть предложения?
Джаван покачал головой.
— Что ж, ладно. Во-первых, поскольку ты сам покаялся в своей ошибке, не пытаясь ничего отрицать, я буду настолько любезен, что поступлю с тобой как с мужчиной, а не испорченным ребенком. С ребенка следовало бы попросту спустить штаны и как следует выпороть.
Джаван позволил себе чуть заметный вздох облегчения.
— Тем не менее, — продолжил Хьюберт, — поскольку ты нанес мне оскорбление как архиепископу, невзирая на то, что обязан мне покорностью, ибо пребываешь под моей крышей, наказание тебе будет назначено такое же, как всякому брату-мирянину, блюдущему устав сего Дома. Если бы нечто подобное совершил кто-то из монахов, он получил бы двадцать плетей. — Джаван вздрогнул, когда «малый учитель» стегнул его по плечу. — Удары могут быть до крови, но шрамов не оставят. Принимаешь ли ты это наказание?
С трудом сглотнув, Джаван все же кивнул. Он опасался худшего.
— Принимаю, ваша милость.
— Тогда подтверди это лобзанием «учителя». — И Хьюберт ткнул плеть ему под нос. — Словесно же ты должен молвить: Deo gratias.
— Deo gratias, — покорно повторил Джаван и склонил голову, стараясь не смотреть на узлы, завязанные на концах плети.
— Быть по сему. И пусть Господь поможет тебе раскаяться и выдержать наказание, как подобает мужчине. — Плеткой Хьюберт начертал крест у принца над головой. — In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen.
— Аминь, — прошептал Джаван, не дожидаясь команды архиепископа.
— Очень хорошо. Тогда я оставлю тебя ненадолго, чтобы ты мог подготовиться, — сказал ему Хьюберт. — Когда братья войдут, ты поднимешься им навстречу. Они попросят у тебя прощения, и ты ответишь согласием. Затем ты обнажишься до пояса и преклонишь колени, раскинув руки в стороны, подобно Господу нашему на кресте, о чьих страданиях ты должен помнить во время наказания. Братья эти весьма многоопытны в своем деле и точно умеют соизмерять силу удара с тем, сколько, по их мнению, ты способен выдержать без крика. Если ты все же закричишь, то за каждый раз будет добавлено по удару. Прошу, сделай так, чтобы мы обошлись без этого.
Он вышел, прежде чем Джаван успел ответить хоть что-то. От звука закрывающейся двери внутри у него все перевернулось. Но как скоро придут монахи?.. Он поднялся с колен и невольно вскрикнул — так сильна была боль в ногах. Ухватившись за поручень молитвенной скамеечки, чтобы пощадить больную ступню, он принялся растирать сперва одно колено, затем другое. Хьюберт обещал, что шрамов не останется, но вот ноги — дело другое! Боль обожгла его, когда кровообращение наконец восстановилось — и вмиг исчезла, когда кто-то негромко постучал в дверь, а затем отодвинул засов.
Перед испуганным Джаваном возникли двое монахов Custodes, причем тот, что повыше, нес ведро с двумя торчащими из него рукоятками. У обоих были подняты капюшоны, а факел горел сзади, так что принц не мог разглядеть их лиц, но догадался, что это не те же самые, что привели его сюда. Когда монах поставил ведро на пол, он ощутил резкий запах уксуса. Оба опустились на колени.
— Просим простить нас, ваше высочество, за то, что нам придется совершить, во имя спасения вашей души, — промолвил тот, что пониже ростом.