— Нет, нет, нет!
И мистер Эллис рассмеялся над моим предположением тихим приятным смехом.
— Нет, дорогой сэр, никакие фантазии в механике или торговле не занимали его воображения. Он слишком… э… да, я думаю, что могу так сказать… он слишком глубоко противился тому, что называется «прогрессом» в свете, для того, чтоб помогать ему новыми изобретениями или другими, какими бы то ни было, средствами. Вы видите, мне немного неловко объяснить вам то, что действительно кажется самой нелепой и фантастической идеей, но — чтоб начать — мы в сущности никогда не знали, каким путем он составил свое состояние. Не правда ли, Бентам?
Бентам плотно сжал губы.
— Мы делали операции с большими суммами и советовали, как лучше их поместить, но спрашивать, откуда они идут, было не наше дело. Не правда ли, Бентам?
Бентам степенно кивнул головой.
— Нам доверяли, — продолжал его компаньон, сжимая нежно кончики пальцев вместе, когда он говорил, — и мы старались оправдать доверие скромностью и верностью, и только после долгих лет деловой связи наш клиент сообщил нам свою идею, самую невообразимую, самую странную: короче, он считал, что продал себя дьяволу, и что его громадное богатство было результатом торговой сделки.
Я от души расхохотался.
— Что за вздорная мысль! — воскликнул я. — Бедняга! Очевидно, у него в мозгу было пятнышко, или, быть может, он употребил это выражение только в фигурном смысле?
— Не думаю, — возразил м-р Эллис, продолжая поглаживать свои пальцы, — не думаю, чтоб наш клиент употребил фразу «продал дьяволу» только как фигуральное выражение. М-р Бентам?
— Положительно нет, — сказал Бентам серьезно, — он говорил о торговой сделке, как о действительном и совершившемся факте.
Я опять засмеялся, но не так бурно.
— В наше время люди имеют всевозможные фантазии, — сказал я, — с блаватскизмом, безантизмом и гипнотизмом. Нечего удивляться, если некоторые еще в глупом старом суеверии сохранили слабую веру в существование дьявола, но для вполне здравомыслящего человека…
— Да-а, да, — прервал м-р Эллис, — ваш родственник был вполне здравомыслящий человек, и эта идея была единственной фантазией, укоренившейся в его в высшей степени практический ум. Будучи только идеей, она едва ли достойна быть упомянутой, но, может быть, хорошо, м-р Бентам согласен со мной, что мы упомянули о ней.
— Для нас большое облегчение, что мы упомянули о ней, — подтвердил мистер Бентам.
Я улыбнулся, поблагодарив их, встал, чтоб идти. Они поклонились мне одновременно еще раз, выглядывая почти как близнецы — так их общая практика закона тождественно запечатлелась на их чертах.
— До свидания, м-р Темпест, мне незачем говорить, что мы будем служить вам, как служили нашему прежнему клиенту, по мере наших сил. Могу я вас спросить, не потребуется ли вам немедленно некоторая сумма?
— Нет, благодарю вас, — ответил я, чувствуя признательность к моему другу Риманцу, поставившему меня в совершенно независимое положение перед этими адвокатами.
— Благодарю вас, у меня более, чем нужно.
Они, по-видимому, немного удивились, но удержались от какого-либо замечания.
Они записали мой адрес и послали клерка проводить меня. Я дал этому человеку полсоверена, чтобы выпил за мое здоровье, и он с радостью обещал это сделать.
Затем я пошел пешком, стараясь уверить себя, что это не сон, а я действительно, как дважды два четыре, миллионер.
Свернув за угол, я неожиданно столкнулся с человеком, оказавшимся тем самым редактором, который накануне вернул мне мою отвергнутую рукопись.
Узнав меня, он сразу остановился.
— Куда вы идете? — спросил он. — Пробуете поместить этот несчастный роман? Мой милый, поверьте мне, что он не годится…
— Он не годится? Он должен годиться, — сказал я спокойно, — я сам издам его.
Он отступил.
— Сами издадите! Силы небесные! Да это вам обойдется в шестьдесят или семьдесят, а, может быть и в сто фунтов стерлингов.
— Мне все равно, если б даже мне это стоило тысячу.
Краска залила его лицо, и глаза широко раскрылись от удивления.
— Я думал… простите меня… — запинался он, — я думал, вы нуждались в деньгах…
Я нуждался, — ответил я сухо, — но не нуждаюсь теперь.
Его в высшей степени растерянный вид вместе с переворотом, поставившим вверх дном мою жизнь, произвел на меня такое возбуждающее впечатление, что я разразился хохотом, дико, шумно, неистово, что, по-видимому, встревожило его, так как он стад нервно оглядываться по сторонам, как бы помышляя о бегстве.