Желающим избежать скорбей Святитель предлагает «рецепт» преп. Марка Подвижника: «…никто не избежал скорби иначе, как при посредстве молитвы и покаяния».
Алексей Ильич Осипов,
профессор Московской духовной академии
Скорби стали моим старцем
Я провел всю жизнь в болезнях и скорбях… но ныне, не будь скорбей, нечем спастись. Подвигов нет, истинного монашества — нет, руководителей — нет; одни скорби заменяют собою все. Подвиг сопряжен с тщеславием: тщеславие трудно заметить в себе, тем более очиститься от него; скорбь же чужда тщеславия и потому доставляет человеку богоугодный невольный подвиг, который посылается Промыслителем нашим сообразно произволению…
Это — путь мой: одна скорбь передает меня другой, и когда несколько продлится спокойствие, то я чувствую сиротство.
Детство мое было преисполнено скорбей. Здесь вижу руку Твою, Боже мой! Я не имел, кому открыть моего сердца: начал изливать его пред Богом моим, начал читать Евангелие и жития святых Твоих.
Вскоре по вступлении моем в монастырь полились на меня скорби, как вода очистительная. То были и внутренние брани, и нашествия болезней, и угнетение нуждою, и потрясения от собственных неведения, неопытности, неблагоразумия; скорби от человеков были умеренные. Чтоб испытать их, нужно было особенное поприще. Непостижимыми судьбами Промысла я помещен в ту обитель, соседнюю северной столицы, которую, когда жил в столице, не хотел даже видеть, считая ее по всему несоответствующею моим целям духовным. В 1833 году я был вызван в Сергиеву пустыню и сделан ее настоятелем. Негостеприимно приняла меня обитель — Сергиева пустыня. В первый же год по прибытии в нее я поражен был тяжкою болезнью, на другой год другою, на третий третьей: они унесли остатки скудного здоровья моего и сил, сделали меня изможденным, непрестанно страждущим. Здесь поднялись и зашипели зависть, злоречие, клевета; здесь я подвергся тяжким, продолжительным, унизительным наказаниям, без суда, без малейшего исследования, как безсловесное животное, как истукан безчувственный; здесь я увидел врагов, дышащих непримиримою злобою и жаждою погибели моей; здесь милосердый Господь сподобил меня познать не выразимые словом радость и мир души; здесь сподобил Он меня вкусить духовную любовь и сладость в то время, как я встречал врага моего, искавшего головы моей, — и сделалось лицо этого врага в глазах моих как бы лицом светлого Ангела. Опытно познал я таинственное значение молчания Христова пред Пилатом и архиереями иудейскими. Какое счастье быть жертвою, подобно Иисусу! Или нет! Какое счастье быть распятым близ Спасителя, как был некогда распят блаженный разбойник, и вместе с этим разбойником, от убеждения души, исповедовать: Достойная по делам моим приемлю: помяни меня, Господи, во Царствии Твоем (Лк. 23:41–42).
Не раз я видел полное оскудение помощи человеческой, не раз был предаваем лютости тяжких обстоятельств, не раз я находился во власти врагов моих. И не подумайте, чтоб затруднительное положение продолжалось какое-нибудь краткое время. Нет! Так протекали годы; терялось телесное здоровье, изнемогали под тяжестию скорбного бремени душевные силы, а бремя скорбей не облегчалось. Едва проходила одна скорбь, едва начинало проясняться для меня положение мое, как налетала с другой стороны неожиданная новая туча — и новая скорбь ложилась тяжело на душу, на душу, уже изможденную и утонченную, подобно паутине, предшествовавшими скорбями.
Однажды от внезапной скорби я почувствовал как бы нервный удар в сердце и три месяца пробыл безвыходно в келии, потрясаемый нервною лихорадкою. «Бог творит присно с нами великая же и неисследованная, славная же и ужасная» (шестая молитва св. Василия Великого. — Прим. ред.). Нам надо понять, что мы — создания Его, находящиеся в полной Его власти, а потому в совершенной покорности «сами себе, друг друга и весь живот наш Христу Богу предадим» (последнее прошение на Великой ектении).
Однажды я был подвергнут наказанию и безчестию. Когда меня подвергли ему, внезапно ощутил я жар во всем теле моем и при нем какую-то не объяснимую словами мертвость, после чего вдруг запылало из сердца желание получить всенародное посрамление и заушение от палача на площади за грехи мои. При этом выступил румянец на лице; несказанная радость и сладость объяли всего; от них я пребывал в течение двух недель в восторге, как бы вне себя. Тогда я понял с ясностью и точностью, что святое смирение в мучениках, в соединении с Божественною любовью, не могло насытиться никакими казнями. Мученики принимали лютые казни как дары, как прохладное питие, утолявшее возгоравшуюся в них жажду смирения.