Джемма слушала целых пять минут, прежде чем прервать мать.
— Мам, извини, что перебиваю, но я на работе, так что…
— О, Боже. Прости. Я забыла, что ты управляешь магазином для маленьких девочек.
— «Бутик для принцесс», — однажды приятно было бы услышать, что мать гордится тем, чем она занимается, а не издевается над ее делом. У нее был счет в банке, который мать регулярно пополняла. Нормальные родители раздавали детям объятия, а не грязные деньги. Деньги сладкого папочки. Джемма работала в колледже и экономила почти каждый пенни, чтобы иметь возможность открыть магазин.
— Да, конечно же, тебе бы не пришлось это делать, если бы ты встретилась с одним из подходящих холостяков, которых я годами пробовала свести с тобой.
Ежегодная раздражающая установка.
Джемма глубоко вздохнула и сказала:
— Кстати о тех парнях, мама. Не делай, пожалуйста, этого в нынешнем году. Я кое с кем встречаюсь и не хочу отшивать одного из твоих друзей.
— Встречаешься с кем-то? Это серьезно? Чем он зарабатывает на жизнь? Я его знаю?
— Да, это серьезно. Он механик. И ты, определенно, его не знаешь, — слава Богу. А то ты бы могла отпугнуть его.
— Прости, дорогая. Ты сказала инженер-механик? — с надеждой спросила мать.
Джемма закатила глаза.
— Нет, мама. Механик, который работает с машинами.
Мать замолчала, и Джемма представила, как шестеренки крутятся в ее манипулирующей голове, пытаясь выяснить, как вытащить дочь из лап автомеханика.
Джемма молчала, пока тишина не стала невыносимой. Впитывая боль, она ненавидела свою мать, когда та неодобрительно говорила с ней.
— Тебе что-нибудь еще нужно?
— О, Джеммалайн. Ты знаешь, что ты делаешь? — обвинение слышалось громко и ясно.
— О чем ты говоришь, мама? — она не смогла сдержать раздражение.
— Ты взбунтовалась. Точно так же, как и открыв свой маленький магазин. Ты пытаешься… убить меня.
— Убить тебя? — Джемма подняла глаза к потолку.
— Ты всегда пыталась доказать свою независимость, отрицая то, что лучше для тебя.
— Вот новость, мам. Мне двадцать шесть лет. Мне не нужно кому-то что-то доказывать, кроме как себе. И я уже доказала, что я умная, способная и… — какого черта, я вообще с ней объясняюсь. — Мне нужно вернуться к работе.
— У этого «механика» есть имя? — она произнесла «механик», будто это название заразной болезни.
Преисполненная желанием заставить мать не говорить с ней в подобном тоне, она сказала.
— Моего парня зовут Трумэн Гритт, и, пожалуйста, мама, в следующий раз, когда будешь говорить о том, чем он зарабатывает на жизнь, не говори так, будто это грязное слово. Возможно, ты должна была вместе со мной ходить на уроки этикета.
— Джеммалин, это твой способ разговаривать с матерью?
Она закрыла глаза, желая быть лучше, чем ее мать. Я не чудовище, я лучше нее.
— Мне жаль, но Трумэн очень важен для меня, и я бы хотела, чтобы ты проявила к нему тоже уважение, что ты ожидаешь, что я продемонстрирую Уоррену.
— Папе, — поправила она ее.
Этот человек никогда не был отцом Джеммы, хотя и был не таким ужасным, как ее мать. Его никогда не было рядом, но когда приезжал, то не был плохим. Вокруг него был дорогой воздух, он держал доллары близко и в тепле, боясь остаться без них, только несколько слов вылетели из его уст изредка.
— Уоррен, мама. Мой отец покончил жизнь самоубийством. Ты ведь помнишь моего настоящего отца? — она знала, что поступает как полная сука, но мать просто довела ее до ручки.
Наступила тишина, и когда мать, наконец, заговорила, ее тон был почти грустным.
— Да, конечно помню, Джеммалайн. Он решил покинуть нас.
Сжимая руки в кулаки, она отказывалась кричать на женщину, которой даже не было там, когда она только узнала о смерти отца.
— Да, он сделал это. Но он все еще мой отец. Как я уже сказала, давай попытаемся быть цивилизованными людьми, когда говорим о важных для нас людях.
— Хорошо, дорогая. Этот… Трумэн, придет на благотворительный вечер?
Не в этой жизни.
— Нет, буду только я.
— Какой нормальный мужчина позволяет своей женщине появиться на таком мероприятии одной?
— Тот, у которого есть дети, о которых нужно заботиться. Мне нужно идти, мам. Встретимся на следующей неделе, — она отключилась, зная, что последует еще один упрек от матери, но ей было все равно. Она взглянула на часы. С облегчением поняла, что наступило время закрывать магазин, и вышла из подсобки.
— А теперь пойдем в «Сладкий леденец», — сказала она, когда взяла свой кошелек.
Кристалл, схватила сумочку и выбросила вверх кулак в торжествующем жесте.
— Ненавижу выпивку. Люблю мороженое!
Джемма бросила на нее невозмутимый взгляд, упорно сдерживая улыбку, чтобы поддержать подругу.
— Так много радости над моим несчастьем.
— Я имею в виду…
После небольшой паузы они обе расхохотались и в унисон сказали.
— Нет выпивке! — и направились к двери, чтобы затушить пожар ненависти ведерком прекрасного мороженого.
***
Трумэн стоял неподвижно во время обыска в реабилитационном центре. Его сердце колотилось так сильно, что был уверен, что парень обыскивает его, уверенный, будто он что-то прячет. Стремление сбежать было таким сильным, что он сжал пальцы в кулаки, пытаясь сдержать разочарование и напомнить себе, что он делает это ради Куинси.
— Отлично. Ты чист.
Трумэн последовал за женщиной по стерильному коридору. Он сосредоточился на ее ногах, считая ее шаги. Потому что если он не будет этого делать, то повернется и убежит. Этот процесс слишком хорошо напомнил ему годы, проведенные в тюрьме. Он напомнил себе, что оказался там по собственной воле. Черт возьми, все уже в прошлом. Здесь никто не был заключенным.
Кроме их зависимости.
Куинси — моя зависимость.
Он зашел в маленькую уютную комнату, непохожую на коридор. В поле его зрения попал диван около дальней стены, стол и стулья справа от него. Все это размылось, как и мысли, проносящиеся сквозь его разум, когда он шел. Когда дверь открылась, он успокоился, подняв глаза на брата. Волна страха, быстро охватившая его, также быстро пошла на спад, пришло облегчение, которое он должен был почувствовать еще тогда, когда он объявил, кого пришел посетить. Но он был слишком стеснен, чтобы оценить тот факт, что Куинси был все еще там. Его самый большой страх состоял в том, что его брат может сдаться и проверить себя на прочность перед окончанием реабилитационной программы. Куинси больше не был покрыт грязью и сажей. Сейчас его кожа была в пожелтевших синяках, а рана на щеке почти зажила. Его волосы были свежевымытыми и падали прямо ему на плечи, закрывая один глаз. Трумэн не был готов к подавляющим эмоциям, которые охватили его при виде брата. Он шагнул вперед, раскрыв руки для мужчины, чьи огромные голубые глаза были полны предостережения, как и язык его тела, и оба сигнала Трумэн решил игнорировать.
— Куинси.
Брат сделал шаг назад, удерживая Трумэна взглядом и передавая четкое сообщение. Трумэн опустил руки по бокам, в то время как разочарование, грусть и гнев вели сражение внутри него.
Куинси взял стул и сел на него. Трумэн сделал то же самое, ухватив момент, чтобы поближе рассмотреть своего брата. Он имел привычку время от времени проигрывать сцены в голове. Все эти годы Трумэн держал изображение тринадцатилетнего Куинси в своей памяти. Он держался за это воспоминание, как за спасательный круг. Как будто верил, что он останется добрым, светлым и чистым мальчиком. Но стены, решетки и расстояние в мили создали огромные непроходимый барьер, который никто из них не мог сломать. Куинси больше не был тем мальчиком, может, даже не был тем самым человеком. Он был мужчиной с волевым подбородком, но слишком большое количество наркотиков изменило его красивое лицо, а на руках пролегли дорожки следов от уколов иглы. Ему было почти двадцать лет, не намного моложе Трумэна, когда того посадили в тюрьму.