Андрюшенька заметил, что Володьку стало часто, чем обычно, рвать после очередных попоек. Рвота была какого-то неестественно чёрного цвета. Смрад от блевоты распространился в храме-часовне, и прихожане почувствовали это. Теперь помимо портвейного запаха они стали ощущать зловоние. Это несколько смущало их, приводило порой в смятение, но божественность Володьки была непоколебима, и посему данный факт воспринимался как должное и требуемое. Некоторые мамы стали находить в корыте с портвейном при таинстве “крещения” чёрные рвотные остатки Володьки, но эти факты не влияли на таинство – всё проходило благочинно и смиренно, ведь это же богоостатки.
Андрюшенька также обратил внимание, что Володька стал чаще говорить свою любимую фразу “Скоро конец, Андрюшенька, скоро конец”. И если он раньше весело фыркал и радостно плевался, произнося это, то теперь утробно, злобно рычал и не ждал ответной фразы Нечаева “Скоро конец, Володька, скоро конец”.
Нечаев понял, что дело действительно идёт к концу. Век богочеловека-имбецила заканчивается и начинается эпоха его, Андрюшеньки. Духовное наследие дурачка сведено в трехтомник, владение сознанием жителей двора безгранично. Андрюшенька решил, что надо как-то переиначить религию Володьки в свою сторону, на свой лад, подстроить под себя чудодейственную силу религии, построить свой трон на лаврах Володьки. Необходимо было дождаться смерти Володьки. И она пришла. Как всегда внезапно. И вот при каких обстоятельствах…
При очередном благостном запое Володьки и Андрюшеньки в храме-часовне, когда богоугодное место было наполнено дворовым людом, молящемся о своём здравии, богочеловек неожиданно прервал свои чудные речи и стал непрерывно крутить головой, заикаясь, произнося : ”Христос воскресе, Христос воскресе…” Андрюшенька слегка остолбенел, но ожидал услышать после этих фраз продолжение идиотских разглагольствований, однако такового не последовало. Володька продолжал лепетать, уже плача и повизгивая. Прихожане услышали голос и фразы Володьки. Некоторые бабушки испугались и принялись судорожно искать крест по юбкам да сумкам, другие на них цыкали и ругались, а третьи о чём-то думали, постоянно ковыряясь в носу. Вскоре дворовый бог рухнул со стула, опрокинув початую бутылку портвейна, и произнес : ”Воистину воскресе”. Его бордовые от виноградного зелья губы навечно сомкнулись и больше истерически не визжали. Бог умер. На храме-часовне покачнулись раздвинутые ноги и упали на землю, развалившись на две ноги. Кто-то шустрый быстро подбежал и унёс в кладовку этот элемент поклонения. На стенах храма осыпались Володькины заповеди. В храме бабушки почему-то заекали, а те, кто постоянно ковырялся в носу, начали громко сморкаться.
Андрюшенька на следующий день объявил дворовой массе о том, что Володька вознёсся на небеса в поисках высокого вдохновения, а себя провозгласил приемником и несколько модифицировал религию двора. Теперь прихожане перестали чесать между ног, а стали ковыряться в носу, хотя пальцы складывали так же, как и ранее, чтя Великого Володьку. На храме вместо раздвинутых ног появился палец в носу. Жители сменили нательные знаки. Заповеди Андрюшка переиначил под себя. Перестал пить портвейн, а стал есть какие-то таблетки, от чего заговорил с предметами, как и Великий Володька. Публика записывала весь это бред, исходящий из уст приемника, и всё также верила в Великого Володьку и Достопочтенного Андрюшку.
“Скоро конец, Андрюшенька, скоро конец…"