Мама поворачивается и дает ей пощечину.
– Никогда так не говори и даже не думай. Конечно, папа вернется. Погуляет, погуляет и вернется – здесь его дом, его семья. Нужно быть мудрее.
Официальная причина маминой смерти в заключении, которое выдают Рите в больнице, – сердечная недостаточность. В морг ей приходится ехать одной. Во все самые тяжелые и важные моменты Антона нет рядом, зато эсэмэски продолжают приходить одна за другой: «Решила отказаться от вскрытия?», «Ну и дура», «Посадила бы батю», «Пока он чалится переоформила бы на себя хату», «Слушай меня», «Ты никогда не умела принимать решений», «Жди вечером заеду». Но он не заезжает – ни вечером, ни через пару дней, ни через неделю.
Рита идет по шпалам, с непривычки оступаясь, простукивает молотком стыки рельсов, прислушивается, какой звук дает гайка: докручена или нет, как объяснил старший смены. Она останавливается и подтягивает сползающий шарф, когда ребенок начинает хныкать в неудобном положении. Кольцо Антона она носит как крестик – на цепочке на шее, спит и моется, не снимая его, прячет под одеждой. Иногда, после сна, оно отпечатывается красным ожогом, клеймом, теплое живое железо. Рита знает, что если она даст слабину и вернется, и если он примет ее назад, она будет вечно сутулиться и вжимать голову в плечи, и на шее нарастет жировой горб, как у мамы. Но от кольца, последнего, что осталось, она избавиться не может. Рита проходит над подземной рекой – дренажами, выводящими воду в коллекторы, и останавливается отдохнуть. Приближается хозяйственный поезд, она поворачивается спиной и вжимается в стену тоннеля, защищая примотанный шарфом сверток от шума и света. Ребенок начинает плакать, но Рита не слышит. Она закрывает глаза и вспоминает жаркий дачный костер, теперь будто из какой-то другой жизни.
В роддоме они с Алиной тайком курят на лестнице, примыкающей к другому блоку больницы, – можно выйти, стрельнуть сигарету у загипсованных мужчин из хирургии, – это их объединяет.
– Маринка, – говорит Алина Рите, – ты же умная девка, сама подумай, где он не будет тебя искать? То, что он узнает, что ты родила, это понятно: начнешь гулять с коляской – кто-нибудь увидит. К отцу домой не возвращайся, иначе скоро в землю ляжешь, как мать. Нужно тебе работу найти с проживанием, и чтобы не доебывались особо. Не такую, как твоя халдейская, там штрафы за опоздания, если ответишь резко, за внешний вид, если голову не помоешь, я знаю. Может, билеты в метро продавать? У них и микроволновка там есть, я видела, можно бутылочки стерилизовать.
Рита смотрит через желтое стекло на тающий снег у воздухозаборников около метро и думает, что там, в тоннелях, наверное, тепло.
Крысы в тоннелях наглее и жирнее, чем помойные. «И где только так отъелись?» – удивляется Рита, отгоняя их стуком и счищая со шпал горюче-смазочные отложения. Тоннель впереди черный, даже аварийного света нет. Рита останавливается и ждет, пока привыкнут глаза.
Ребенок снова начинает плакать, она осторожно укачивает его, стараясь не касаться байкового свертка грязными перчатками, а то потом не отстирать. Тихонько напевая, Рита берет фонарь и поднимает его повыше над головой, чтобы посветить вглубь тоннеля, и видит свою мать. Мать стоит почти по пояс в подземной реке, отходящей от тоннеля, и Рите приходится зайти в воду, чтобы приблизиться. Она рассматривает мамины распущенные волосы, которые всегда помнила в пучке с неопрятно выбивающимися прядями, и думает: «А мама была красивой когда-то». Рита расстегивает куртку и наклоняется – показать маме заснувшего ребенка.
– Видишь? – говорит она. – Родила.
– А ты думала как? Надо терпеть, – опять заводит мама привычную песню.
Вода теплая после всех труб из нагретого за день тоннеля, и стоять в ней даже приятно: Рита давно не принимала ванну.
– Отвезу на море летом, малышам нужно солнце, воздух свежий, ты меня ни разу не возила.
– Отец был против, ты знаешь.
– Скажи мне то, чего я не знаю. – Рита слышит в своем голосе мамины истерические интонации. – Это из-за тебя я такая.
– Ты всегда думала только о себе. – Мама отворачивается и идет, с усилием переставляя ноги, в глубину тоннеля. – Проверь сына у окулиста, у нас в роду слепота.
Рита выбирается к станции под утро, шатаясь от усталости. Катька протягивает ей руку и помогает подняться по лестнице. «С непривычки всегда тяжело, – поясняет она. – Я с тобой завтра напарницей пойду». Пока Катька болтает с кем-то в дверях служебки, Рита переодевается в сухое – находит на вешалке оставленную куртку Мавлюды и достает запасные штаны. Опасаясь, что ребенок запищит и Катька увидит его, она торопливо застегивается, поднимается и выходит на свет.