Среди приятелей Кирилла, художников и музыкантов, нарастает протестное движение – митинги, лозунги, плакаты. «Скоро сменится власть», – говорит Кирилл. Во время самой массовой акции девочки с раскрашенными лицами забираются на автозаки и танцуют – Женя легко могла бы быть с ними, если бы Кирилл ходил на митинги. А так – в разговоры о революции она не вслушивается.
«Ужин готов, родной», – на оставленной кем-то газовой горелке Женя разогревает принесенный с работы обед. Солнце садится, обитатели завода зажигают костры, выносят барабаны во двор, по кругу передаются косяки, идут разговоры: кого посадили, кого обвинили в хранении или экстремизме – «это все из-за митингов», и вполголоса – о том, что скоро холода и надо искать новое место.
Осенью Кирилл уезжает без обратного билета – искать счастья в теплой стране, где можно круглый год ходить без обуви. Женю он с собой не зовет.
– Бхайрава-Кали-Дхарма, – говорит он. – Кали со своей собственной головой в одной руке танцует, босая, на наших голых телах, наши пути – преступные, это наша дхарма.
Низко наклонившись над бочкой, Женя поливает голову из ковшика – сине-зеленая от свежесмытой краски вода стекает в разломы асфальта и уходит в песок, оставляя разноцветные следы.
Мужчина в кожаной куртке окликает Женю через пролом в заборе:
– Эй, русалка.
Женя от неожиданности роняет ковш, он медленно тонет, стукается о дно и по инерции поворачивается вокруг своей оси – она разглядывает зеленоватые отсветы на его алюминиевом боку: нычка Кирилла еще не кончилась.
– Э, чего зависла, русалка, блядь, где тут вход?
Она машет в сторону дыры; по руке стекает струйка воды, смешно щекоча подмышку и образуя синюю дорожку на боку.
– Где? А, бля.
Из машины за его спиной выходят еще несколько кожаных и по очереди лезут в дыру, матерясь и задевая куртками острые края, – они смешно застывают, расправляют плечи так, что рубашки расходятся на животах и выбиваются из-под ремней, и аккуратно поворачиваются. «Прямо как ковш», – ухмыляется про себя Женя.
Кожаные расходятся по двору, потом один возвращается к ней – она стирает футболку, оставшись в лифчике. Подшипник на шнурке раскачивается и больно бьет по грудине.
– Ничё такая, только сисек у тебя нет, – говорит он. – На бичовку не похожа, чё живешь-то тут?
Она ищет глазами бутылку или камень: знает, что́ следует обычно за такими вопросами; выжимает футболку и поднимает лицо.
– Вичовая я, из дома ушла. – У нее есть две отмазки от нежелательных разговоров: вторая – про беременность, чтобы разжалобить, а эта – чтобы отпугнуть.
– А-а, ну поня-я-ятна, – отзывается кожаный и на всякий случай отходит подальше от синих разводов. – Мы все равно на хуй вас разгоним отсюда, валите, передай своим бичам.
– Да, блядь, – подходит к ней другой, когда Женя пытается одной рукой выловить ковш, раскачивая бочку бедром и шаря пальцами по илистым стенкам. – Красный петух в жопу клюнет, и сгорите на хуй, моргнуть не успеете.
Об угрозе Женя никому в сквоте не говорит, решив, что либо кожаные запугивали, либо она вообще придумала этот диалог, потому что не раз видела, как они ошивались у завода. Когда начинается пожар, Женя никак не может поверить в происходящее. Дым гонит всех на крышу, огонь охватывает один этаж за другим, копотью зализывая и граффити, и надписи, сделанные задолго до них. Женя видит, как ее матрас со спальником загорается, будто промасленный факел; она хватает первое, что попадается ей под руку, – раскаленный подшипник на шнурке, бросается к лестнице и по краю обвалившихся ступеней, поскальзываясь, спускается в подвал. Он затоплен дождевой водой, в нем скапливаются нечистоты и разлагаются бродячие собаки и крысы, а кто еще – Женя старается не думать. Она вслепую входит в воду, осторожно ощупывая дно ногой, натыкаясь и переступая через что-то острое и отталкивая руками что-то мягкое и шерстяное. Плавать она не умеет, поэтому просто погружается с головой, задерживая дыхание, насколько хватает легких, и выныривает, чтобы глотнуть воздуха. Дышать становится все тяжелее, пламя выжигает кислород под низкими сводами. Когда Женя почти теряет силы и не может стоять, то ложится на воду, расслабив мышцы, и видит синюю мигалку пожарной машины в дырке у потолка.
Свидетельницей берут ее одну, прямо из больницы. В отделении полиции ей показывают фотографии: мужчины со сломанными носами, свастиками на шеях, бритые под ноль, лица в шрамах – среди них она узнает одного из кожаных.