Знакомая машина ждет ее недалеко от железных ворот, и как только она выходит из зоны видимости камер наблюдения, стекло опускается и ее спрашивают:
– Чё, русалка, распиздела всё?
За те несколько дней, что она провела в больнице, похолодало, и Женя, переминаясь в больничных шлепанцах на босу ногу и держа в руке пакет из «Пятерочки» с вещами, которые ей собрали соседки по палате, смотрит в приоткрытое окно и отвечает:
– Я что, блядь, похожа на подментованную, чтобы пиздеть?
– Запрыгивай, – говорят ей.
Женя сидит на маникюре с липкими, покрытыми базой ногтями и перебирает палетку с лаками – от красных «Миссис президент» до угольно-черных «Ночных соблазнов». Ей ничего не нравится, она встает, подходит к полкам и берет из второго ряда синий с блестками. Маникюрщица долго взбалтывает его: «Поднимаю перламутр наверх», – объясняет она. Дома Женя демонстрирует лак, барабаня пальцами по стене, столу, руке мужа. «Выдумала прикольно, но ногти как у трупа, конечно», – комментирует он.
На рынок она теперь ездит на «лексусе» с водителем, ему сказано не выпускать ее из виду. Женя долго с удовольствием торгуется за помидоры и, принюхиваясь, выбирает рыбу. Нагружает водителя пакетами; увидев яркую люстру в турецкой лавочке со специями, просит ее продать – хозяин заламывает цену, долго отключает люстру от электричества, потом, подцепив шваброй, медленно снимает ее – стразы позвякивают – и едва не роняет. Женя просит водителя помочь, но он только молча наблюдает. Повесить люстру муж не позволяет, и она пылится в кладовке – переливается внутри себя, отражая случайный свет кусочками зеркал.
Когда Женя выпивает дома в одиночестве – «После ужина можно пару бокалов белого сухаря», – то надевает наушники, включает музыку и начинает мыть посуду, хотя есть посудомоечная машина, и убираться, хотя два раза в неделю приходит домработница. Жирные скользкие тарелки вылетают из ее рук, стоящие на краю чашки она сшибает локтем на пол – глубокое дно каменной раковины покрывает чайная заварка и кофейная гуща, спагетти, как водоросли, оплетают осколки и забивают сток. Увлеченно кружась с ручным пылесосом, Женя задевает кресла и столы бедрами, заваливает торшеры, наступает на шторы и срывает их вместе с карнизами, а смахивая пыль с полок, сносит расставленные дизайнером вазы и рамки с фотографиями. Боли от ушибов она не замечает и, натанцевавшись, падает на диван – если муж не приходит раньше. Он, оценив разрушения, вызывает домработницу, которой назначено на завтра, и та убирается до глубокой ночи. Женя наутро ничего не помнит, просыпается с разламывающейся от мигрени головой и хнычет от боли. «Котик, – пишет она мужу, – мне так плохо». «А нехуй было фестивалить вчера», – отвечает он и до конца дня игнорирует ее сообщения и ряды смайликов.
Оклемавшись к вечеру, Женя готовит ужин сама, знает, что муж оценит. Его любимая еда, несмотря на всё, по-прежнему столовская – жирный куриный бульон с вермишелью и гуляш по-венгерски с гречкой и непременно с подливкой. О подливке нужно спросить отдельно, уже накладывая в тарелку мясо. Муж макает мягкий белый хлеб в остатки бульона и подливки и горбушкой дочиста вытирает за собой тарелки. Он неудержимо расплывается в бедрах и талии, щеки обвисают – все меньше сходства с фотографией в паспорте, где он скуластый, с голодным взглядом и стрижкой «под троечку». На советы диетологов ему плевать, хотя каждые полгода он нанимает нового, и тот составляет ему очередной план питания. Готовя ненавистный гуляш, Женя забывает сварить компот – обязательно из сухофруктов – и заказывает его в ресторане на первом этаже жилого комплекса. Ждет у порога, потом подходит к лифту – мерзнет и боится, как бы муж не вернулся раньше, чем поднимется официант. Быстро забирает у него бутылку, возвращается на кухню и переливает компот в кастрюлю на плите.
Она напоминает себе мать: та тоже долго винилась перед всеми – вставая с рассветом, копала и поливала огород, доставала отрезы ситца из своего приданого и шила Жене платья: в школу, на утренник, выходное. На груди она вышивала гладью лебедей и цветы, пока пальцы не переставали слушаться и не начинали трястись так, что она не могла защелкнуть пяльцы, не то что попасть ниткой в иголку. Тогда она уходила и пропадала – иногда на неделю, иногда на две, – возвращалась избитая, или бабке звонили из больницы. Только перелом или тяжелая травма могли остановить ее запой. Платья вместо нее дошивала бабушка.
Первым делом после свадьбы второй муж отвозит Женю в стоматологию. Она хочет незаметные пластинки, но ей говорят, что в ее запущенном случае зубы могут стянуть только брекеты. Муж ласково говорит «моя железная челюсть», и Женя на высоких каблуках спотыкается о порог кабинета врача. В отместку она решает побриться налысо, но мужу даже нравится, и он дает ей прозвища: Солдат Джейн, Радиация и, конечно, Череп. Он любит, когда она приезжает к нему на работу; секретари на ресепшене шушукаются, пока она идет по длинному коридору; сидящие в стеклянных переговорных сотрудницы – обычно с модным мелированием, в дресс-коде, но чуть короче, чем надо, и чуть глубже, чем следует, – провожают ее взглядами, презрительно рассматривая ее кожаные штаны в облипку, ботинки на огромной платформе, лысую голову, татуировки на затылке и шее и длинные синие или зеленые ногти, в которых – нервный тик – щелкает зажигалка. Муж, улыбаясь, выходит навстречу, оглядывает подчиненных и кому-то подмигивает, придерживая дверь жене. «Любовь зла», – похохатывает он с друзьями, но из всех женщин только с Женей ему не скучно. «Она шала́я у меня, – довольно рассказывает он, – ничего не боится: первый раз прыгала с парашютом – выбрала сразу с пером, а не с куполом. Поперлась на "черную" трассу в Майрхофене – как скатилась, как не переломалась, не знаю. Падает на четыре лапы, звереныш мой».