– Я не хотела, – признается Марина тренеру, впервые рассказав эту историю, – я просто промахнулась, хотела кинуть мимо.
– Ну, тут как раз надо целиться, – отвечает тренер. – Ничего, сделаем из тебя еще бойца. У нас окружные соревнования на носу, а мне из девчонок некого выставить на них. Вот прошлый выпуск знаешь какой был! – Он мечтательно заводит глаза. – Бешеные все, волосы вырывали друг другу клоками, когда проигрывали, объяснительные потом писали, выговоры получали, бой-бабы, эх-х.
На пьянку в честь окончания первого курса они всей толпой вместе со «старшаками» идут в заброшенный ДК около железки. ДК раньше принадлежал автомобильному заводу, но потом, когда производство закрыли, стал разрушаться и зарастать травой. Один однокурсник открывает ей пиво, другой передает свое, уже открытое, третий расстилает кожаную куртку на серой крошащейся плитке.
– Стремно быть девственницей. Значит, никто не захотел, значит, никому не нужна. Идеальный возраст, конечно, шестнадцать, – говорят ей.
Уголовной ответственности никакой, знает она. Девочек на курсе пятнадцать, парней в десять раз больше, поэтому даже самые некрасивые чувствуют свою ценность и понимают, что могут выбирать, кому давать. Марина затягивается переданным косяком, неумело отпивает пиво, обливаясь пеной, и к ней подсаживается, отгоняя остальных, старшекурсник. Предлагает, ухмыляясь:
– Давай я тебя научу пить. Наклоняй медленнее, не так резко.
Дома он говорит ей, укладывая на разложенный диван:
– Ты такая чистая, такая красивая, я так рад, что я у тебя первый.
Она лежит, улыбаясь, придавленная его весом, дышит в его шею и думает, что влюбилась.
– Скоро мать придет. – Он поднимает ее и вытаскивает окровавленное полотенце. – Выброси по дороге, ладно? Только не в нашу мусорку.
Марина еще долго чувствует запах его туалетной воды на шее и груди, моется частями, только чтобы слышать его дольше. Представляет, как они будут гулять вместе после пар по району, жарить шашлыки с его друзьями в лесополосе около железки. Рассматривает в магазинах платья, прикидывая, какое из них может ему понравиться. Втайне от матери примеряет ее выходные босоножки на шпильках, но на Маринин сорок первый они не налезают, пальцы торчат.
– Залететь не позорно, по пьянке все бывает, лишь бы парень женился, возьмешь академ, а иначе придется идти на аборт, – говорит однокурсница.
Но он не женится.
Марина сидит в горячей ванне почти до обваривания, до ожогов. Высыхающая красная кожа потом сходит пластами. Прабабушка заходит в ванную, смотрит на нее и молчит. Марина пьет горькие отвары из петрушки, даже думает зайти в церковь, только не понимает, за здравие ей ставить свечку или за упокой, – может, прабабушка знала такие тонкости. Но вызвать выкидыш у Марины не получается.
– Главное, чтобы отец не узнал, – рассуждает мама, – и соседи. Иначе это позор. Поедем делать аборт в областную больницу, а то в нашей все будут языками молоть. А соседям я скажу, что отправила тебя в лагерь. Этот, как его, военно-патриотический, на Селигере.
Марина лежит на покрытой клеенкой каталке, коек не хватает. То голова, то ступни свешиваются, голые ноги липнут к клеенке. Врач выдает ей таблетку, которая вызывает такую боль, будто кто-то взял сердце – то, маленькое, бьющееся в животе, – и резко сдавил. Потом, как из крана, начинается кровотечение. Марину то знобит, то бросает в жар, и кровь не останавливается.
Кровь не останавливается, пока она не теряет ребенка в темном, холодном поутру туалете больницы, пока что-то в ней не ломается. Она подвывает от боли, согнувшись над раковиной, ее мама тихо плачет в платок в коридоре. С тех пор Марина навсегда перестает подавать нищим и подкармливать брошенных собак.
– А ко мне муж после смерти приходил каждую ночь, – говорит ее соседка по палате, отходя от наркоза после операции.
Бабушка на койке около окна перестает храпеть и открывает один глаз.
– Ходил и ходил, – продолжает соседка, – как живой был неугомонный, так и мертвый остался, слаб был на передок, ох слаб… Сын у меня рос, и замуж надо было опять выходить, одна бы я не потянула, вот и говорю ему как-то ночью: уходи, мне живой мужик нужен. Чтобы, говорю, и по хозяйству, и денег в дом, и сына воспитывал.
– Не страшно было? – подает голос спавшая бабушка. – Мне было страшно, когда ко мне мой приходил, после войны.
– Да не-е-е, – тянет соседка, – он же мой, родной, чего бояться. Не ушел, правда, пришлось изгонять – звать батюшку.
С третьего курса Марина проходит практику в отделении, разбирает архивы в подвале, подшивает заявления портновской иглой, нумерует, составляет описи. Огромные стопки документов высятся в углу кабинета, она набирает их охапками и перекладывает на свой стол. Знает, сколько весит работа до обеда и после. Единственное развлечение в комнате без окон – радио, на третий день она заучивает все песни, которые крутят по кругу.