– Но ведь твои братья приедут, – настаивала мать.
В ее голосе прозвучали нотки капитуляции. Важнее безумных семейных сборищ для нее была только моя работа. Глория, которая всю жизнь переживала, что ее мечта о головокружительной карьере так и не сбылась, очень гордилась, что я работаю адвокатом в процветающей столичной конторе. В отличие от моих друзей она не усматривала не соответствия между нелюбовью к конфликтам и профессией юриста. Или же мать была слишком поглощена своей иллюзией, видя во мне деловую женщину, увлеченную карьерой, и не замечала, что работа отравляет мое существование.
Я не хотела быть адвокатом. Черт, я вообще не собиралась связывать жизнь с правом! Просто юридический факультет идеально подходил для выпускницы колледжа, у которой в дипломе значилась специализация по общетехническим наукам. Не говоря уж о том, что мой отец, судья, жутко разочаровался, когда оба моих старших брата отказались пойти в юристы. По обыкновению, стараясь сделать как лучше, я устроилась в отдел судебных тяжб адвокатской конторы «Сноу и Друзерс»: во-первых, потому что хотела остаться в OK,[4] а во-вторых, потому что предложений от других фирм я не получила. Если честно, я ненавидела свою работу. Это было рутинное занятие, и большую часть времени я ломала глаза над страницами скучных контрактов. Однако моя мамочка полагала, будто, совмещая работу учительницы и домохозяйки, она что-то упустила в жизни. Поэтому матушка не пожалела усилий, чтобы я воплотила в реальность ее мечту об адвокатессе в черном деловом костюме от Диора, на губах у которой кроваво-красная помада от Шанель и которая расхаживает по офису в роскошных туфлях от Прады, раздавая указания перепуганным клеркам. Время от времени я пытаюсь просветить родительницу, что работа судебного чиновника на самом деле бесконечное копание в бумагах, приличная, но ни в коем случае не фантастическая зарплата, почти целиком уходящая на гардероб, и постоянное, вынужденное пресмыкательство перед сволочами-коллегами, по которым я бы не пролила и слезинки, если бы их вдруг переехал трамвай. Но Глория и слышать об этом не желает; она вообще редко позволяет действительности вмешиваться в ее стройные фантазии.
– Мама, Марк и Брайан живут в Сиракьюсе и могут добраться до тебя за десять минут, а мне надо ехать восемь часов на машине или шесть часов поездом. Это ведь не одно и то же, – напомнила я. Тысяча первое напоминание. Точно так же я объясняла матери, что не имею привычки вставать в полшестого утра и когда она звонит в этот ранний час, чтобы немного поболтать, я еще сплю.
– Ну ладно, тогда увидимся на День благодарения. – Сделав финт, Глория нанесла неожиданный удар. Черт возьми, как у нее это получается? Только я увернулась от празднования отцовского дня рождения, как она украла мою победу и приговорила к четырем дням каторжных выходных с семьей. Что ж, одна из главных черт любой пай-девочки – умение подавить гнев, прожевать обиду и изобразить счастливую улыбку.
– Отлично, – вяло сказала я. – Встретимся на День благодарения.
– Ты слышала, что Бет выходит замуж?
О, черт. Я совсем забыла про свадьбу Бет. Наверное, это что-то вроде психологической защиты против осознания простого факта – последняя из моих школьных подруг вы ходит замуж, и я остаюсь одна в строю старых дев. Мне все равно пришлось бы заезжать домой из-за свадьбы. А теперь еще и День благодарения! Вот дерьмо!
– Ну конечно, мама. Бет моя давняя подруга. Вчера по почте пришло приглашение, – вздохнула я, признавая свое поражение.
– Ее жених – врач-ортодонт, – одобрительно заметила мать. – Может, он сведет тебя с каким-нибудь своим приятелем.
– Меня не надо ни с кем сводить, – сказала я, стараясь не выдавать зубовного скрежета. Сет, жених Бетти, уже облысел и, как она говорила, во время секса обращается с ее клитором так, будто давит на кнопку телевизионного пуль та. Сет принадлежал к людям, одного взгляда на которых достаточно, чтобы понять, как они будут выглядеть через сорок лет – брови станут еще гуще, щеки обрюзгнут, пузо перевесится через штаны… И еще Сет будет бросать сальные взгляды на подростков, целующихся в последнем ряду кинотеатра.
– Ну разумеется, не надо. У тебя же есть Эрик. Ты привезешь его к нам на День благодарения и Рождество, – промурлыкала Глория, мягко закрепляя решение о моем обязательном присутствии.
– Мы с Эриком расстались.
Мать изумленно ахнула, и я представила себе, как на том конце провода она в полуобморочном состоянии судорожно хватается за кухонную стойку.
– Он бросил тебя! – истерически выкрикнула она.
Меня охватил приступ раздражения, и я заставила себя несколько раз глубоко вдохнуть, чтобы не сорваться. Мое безмолвие мать приняла за глубокую скорбь.
– Все еще наладится, родная. Ты поговоришь с ним, вы все еще раз обсудите. А ты следишь за собой, поддерживаешь форму? Помнишь, когда в колледже ты питалась сплошными жирами, то сильно располнела и испортила кожу. У тебя не было приятеля целых два года!
– О Господи, мама! С моим весом и фигурой все в порядке. И это я порвала с Эриком, а не он со мной, – не выдержала я.
– А что между вами произошло? – потребовала ответа мать. Она не унималась до тех пор, пока я не выложила все, опустив лишь подробность насчет странного, неестественного запаха, исходившего от Эрика, – я знала, этого ей не понять даже через миллион лет. К тому времени как я успокоила мать (да, я поступила правильно; нет, мне еще не поздно выходить замуж; да, я абсолютно уверена, что Эрик – не мой Единственный) и наконец-то положила трубку, краска на моих волосах уже перешла из очаровательного платинового оттенка в грязный и блеклый, но при этом явно розовый цвет.
– Черт! – сказала я своему отражению.
Я уставилась в зеркало, желая, чтобы пряди волос, торчащие из отверстий полиэтиленовой шапочки, снова при обрели элегантный золотистый или хотя бы мой натуральный, уныло-русый, цвет – что угодно, только не этот малиновый пожар. Я изо всех сил старалась не думать о трех сотнях, которые Джино содрал с меня за коррекцию цвета в прошлый раз – тогда я тоже выкрасилась в розовый. Почему я снова и снова повторяю свою ошибку? Почему бы мне сразу не отдать сто пятьдесят долларов за мелирование и не выйти из салона с волосами благородного, изысканного оттенка, примерно как у Джоди Фостер, вместо того чтобы платить вдвое больше за тусклый коричневатый цвет, который Джино наколдует, чтобы скрыть розовый? Почему?
Очевидно, у меня какой-то особый тип амнезии, если я раз за разом забываю, что попытки выкраситься средством из пакетика заканчиваются плачевно.
Ладно, надо попробовать исправить положение. Если сбегать в дежурную аптеку и купить упаковку концентрированной перекиси водорода, можно по крайней мере вы светлить волосы добела. Эффект получится чуть более радикальным, чем я планировала, но иного выхода нет. Сегодня суббота, парикмахерская закрыта до вторника. Не могу же я в понедельник заявиться на работу с розовыми волосами!
Передо мной стоял и более серьезный вопрос: как до браться до аптеки с полиэтиленовым чепчиком на голове? Перекрашенные пряди отделены от остальной массы волос, и если я сниму шапочку, то ни за что не сумею отбелить их. Мне придется осветлить всю голову, и в итоге я буду выглядеть так, будто живу в пыльном городишке где-нибудь на западе Техаса и подаю усталым дальнобойщикам застывшие бифштексы под соусом чили. Я перерыла весь шкаф в поисках шляпы, однако нашла только шуточный подарок Нины – бейсболку с вышитой красными нитками надписью «Петухи» (сокращением от «Бойцовских петухов», эмблемы университета Южной Каролины). Я нахлобучила бейсболку и, как могла, подоткнула под нее завязки от чепчика. По бокам они все-таки вылезали, но больше ничего поделать было нельзя, разве что обернуть голову широким шерстяным шарфом, а учитывая, что на дворе стоял август, вид у меня был бы еще более дурацкий. Я коротко помолилась, чтобы не встретить никого из знакомых, пристегнула поводок к ошейнику моей вреднющей собаки, мопса по кличке Салли (реакцией на мою доброту стало недовольное рычание – Салли очень четко различает, что ей нравится, а что нет; прогулки совершенно точно попадают во вторую категорию), и мы вышли за дверь.