Кажется, дом давным-давно покинут. Из прихожей видна гостиная, столовая, лестница на второй этаж. Журнальный столик, викторианские безделушки на полках, пепельницы — все покрыто слоем пыли.
Должно быть, фокусы со временем. Пытаюсь вспомнить, когда покинул подводную лодку… Но чего мне бояться — призраков? ведьм? Какая нелепость! Правда, существуют документальные свидетельства о странных героях, явившихся из Европы в годы войны — из Варшавы и Дрездена… о существах, долгий сон которых внезапно был потревожен. О людях, способных растворяться, нагревать металл на расстоянии, голосом разрушать здания… Я игнорирую подобные истории, если их правдивость не доказана. Такова суть науки.
Мерцание в темноте — он здесь. Не следует рисковать. Взвожу курок плазменного ружья. Луч выстрела пробивает воздух и стекло. Зеркало раскалывается. Я один в сгущающейся тьме. Где его соратники? Инопланетянка-полукровка, киборг, заменивший Галатею — их я понимаю.
Свет фонарика скользит по безделушкам, сувенирам из Европы и Азии. Наверное, он вывез из странствий какое-то неслыханное устройство… Каков размер дома? В проходе виднеется чучело тигра… С минуту присматриваюсь — нет, не двигается.
Гостиные, курительные, библиотека, музыкальная комната. Теряю счет лестницам; то вверх, то вниз, по три, по семь ступенек, с непонятной архитектурной логикой. Прислушиваюсь к звукам с улицы — тихо.
Останавливаюсь в обшитом панелями коридоре, у бюста Шиллера. Надо выманить противника!
— Мистик, давай по-честному! Ты шарлатан — прячешься, устраиваешь фокусы… Мне известны твои секреты! Я знаю о «Семерке»! — голос слабеет, теряется в темноте…
— Думаешь, я нашел некий аппарат? «Тайная Семерка» дала мне специальный прибор? — отзывается он, отовсюду и ниоткуда.
— Да! Ты не волшебник, Зард! Такого не бывает!
— Расслабься, Доктор. Наслаждайся представлением. Неужели ты не веришь в чудеса?
Голос его — превосходно модулированный баритон; голос актера, а не мелкого мошенника из глубинки. Звук благородный, с ноткой тонкой грусти.
Иду на голос, в темную комнату. Теряюсь, не могу сосредоточиться… наркотик в воздухе? в дыме свечей? Я снова в Гарварде? Под океаном, в своей подлодке? Хватаюсь за штурвал субмарины… Вспоминаю: я в доме Мистера Мистика. За окнами стемнело.
— Я вижу в темноте, Доктор. Разве ты не знаешь?
— Нет. Нет, не знаю! — хрипло отзываюсь я.
— Мне известны все твои тайны. Мой взор проник в твои темные помыслы. Вижу построенный тобой бункер; огонь, бушующий под миром; магическую зиму. Змею, снедающую твое сердце…
Загорается ослепительный свет. Мистер Мистик возникает передо мной. Я успел вовремя. Он стоит на помосте в старой лекционной аудитории, где явился миру Сполох. Огромный, пустой лекционный зал с куполообразным потолком. Вдыхать спертый воздух — все равно, что пить воспоминания…
Старомодные огни рампы подсвечивают его снизу. Он готовится к выступлению: обвел себя меловым кругом, разложил на складном столике причиндалы из детского набора для фокусов — шляпу, колоду карт, птичью клетку. В клетке светится изнутри Дзета-камень.
— Дамы и господа, представление начинается! — Мистик взмахивает рукой, и появляются призрачные зрители, быть может, голограммы. Вижу себя студенческих времен: стою у генератора дзета-лучей, с готовностью жду своей очереди — уродец в очках и лабораторном халате. Рядом — Эрика и Джейсон, наблюдают за ходом эксперимента, совсем как в моих воспоминаниях…
Довольно!
— Отдай мне то, зачем я пришел, — я навожу на него пистолет.
Размахивая оружием, приближаюсь к нему. Призраки исчезают.
— Последнее предупреждение.
Он качает головой и накрывает клетку. Стреляю, но поток плазмы застывает в воздухе у меловой линии. Невозможно!
— Это волшебный круг, — объясняет Мистик и касается волшебной палочкой клетки. — А это — волшебная палочка.
Сдергивает покрывало с клетки — пусто; оттуда, где был камень, взмывает в воздух голубь. Мистик поворачивается ко мне, и глаза его — безграничная чернота.
— Загляни мне в глаза…
Я не в силах сопротивляться, не могу отвести взгляд. Смотрю в пугающую, прозрачную глубину… Глаза волшебника должны быть туманны, прикрыты морщинистыми веками, обманчивы… но эти видят все насквозь, замечают то, что я пропустил… Он снова смеется своим истеричным, ухающим, многозначительным смехом.
Взмах накидки прямо перед носом заставил меня моргнуть… Я снова в старом здании физического факультета. Один. Оглядываюсь, прохожу сквозь новую дверь, готовясь к очередным фокусам, но ничего не происходит. В центре комнаты, на возвышении стоит огромное устройство — не то телескоп, не то лазерная пушка на вращающейся платформе. В ней — красный шар размером с теннисный мяч — Дзета-камень. Всеми забытый. Никем не тронутый. Мое первое творение. Моя величайшая ошибка.
Так я и знал! Болтуны они, эти волшебники.
О заклятом враге я не мечтал. Он сам меня выбрал. Сполох тоже учился в школе Петерсона. Его звали Джейсон Гарнер.
Я не знал, что он — мой враг. Он был просто Джейсоном — самым популярным студентом, баскетболистом, редактором «Звезды Петерсона», старостой курса… Приятный юноша. Превратившись в Сполоха, он нисколько не изменился — похоже, перестал стареть.
Он поступил в школу Петерсона на год раньше меня. Быстро произвел на всех впечатление, утвердил свое теплое, добродушное, вездесущее присутствие. Мне всегда приходилось повышать голос, а Джейсона было отчетливо слышно даже в противоположном конце шумного коридора. Казалось, он научился проходить сквозь стены задолго до того, как получил могущество. Он сиял изнутри.
Я думал, что в школе Петерсона все будет по-другому, но Джейсон с приятелями быстро расставили все по местам. Их проделок вспоминать не хочется. Не могу простить того, что меня не замечали. Их не интересовало, кто я такой! Я был никто, мишень для шуток.
Сознательной жестокости он не проявлял и не столько сам меня терроризировал, сколько мимоходом поощрял других. Но таких много — это в порядке вещей. Дева и Черный Волк тоже учились в школе Петерсона, на пару лет младше меня… Я навсегда запоминал лица студентов, а им и в голову не пришло узнать, как меня зовут. Уже тогда они были героями.
Наедине Джейсон обращался со мной по-приятельски. Мы сидели рядом на углубленных курсах математики и биохимии, обменивались дружелюбными репликами. У него были определенные способности к наукам, умение зубрить, необходимое для получения приличного среднего балла. Мы вместе писали контрольные и решали дополнительные задания. Мы были лучшими студентами в группе — и соперничали.
— Ну что, влипли мы, приятель, — говаривал он.
— Влипли, думаешь… — отвечал я странным, несвойственным мне тоном. — Прорвемся!
Он мне нравился — немного. Джейсон относился ко мне, как к обычному человеку. Конечно, это ровным счетом ничего не значило — весь мир ходил у него в друзьях, а я случайно подвернулся. Пару раз я задумывался, найдется ли мне местечко в его вселенной, захочется ли ему сойтись со мной поближе, узнать меня получше… Он такого желания не проявлял.
Я изучал его, как аномальную частицу, как случайную флуктуацию. Моя непопулярность казалась мне неизбежной, необходимой платой за ум; ему на такие жертвы идти не приходилось. Ему были известны секреты мира, и я тоже хотел их узнать.
Он закончил школу, все о нем забыли, на его место пришли другие. Но я не забыл… Мы снова встретились — и в Гарварде, и много позже. К тому времени мы оба изменились и надели маски.
Гарвард для Джейсона был размеренным маршем по заранее расчищенной дороге; он плавно переходил от предмета к предмету, от подружки к подружке, от школьных приятелей к ожидающей его карьере. Меня медленно и неумолимо сносило в неопределенном направлении.
С таким же успехом мы могли бы учиться в разных местах. По выходным я занимался по дополнительной программе в научном центре; наизусть помнил расписание машинного времени на университетском мейнфрейме и форму заявки на осциллограф. Он пропадал на вечеринках с девицами из группы поддержки. Джейсон на всех производил впечатление.