Башня гудит от напряжения; наш самолет готовится к взлету.
Всем нужны «Чемпионы», все хотят спастись, и внутри у меня (в том, что осталось) как-то странно посасывает. Он всегда был на шаг впереди нас. Видно, спланировал так с самого начала.
Нет времени думать, что это значит лично для меня. Я не шутила с Черным Волком — я и впрямь могла оказаться шпионкой или предательницей, или бомбой, сама того не зная.
Делает ли это Доктора Невозможного моим заклятым врагом? И как теперь быть — может, Доктор знает? У него ведь были заклятые враги. По правде говоря, сейчас самое время найти нового. Интересно, знает ли он, кто я такая, общались ли мы до операции? Надо спросить при случае: вдруг он — единственный, кто сможет рассказать мне обо мне. Неизвестно, во что это выльется…
От этих мыслей становится легче — у меня есть личная причина попасть на остров. Представляю наш финальный бой, разум против силы, ужас на лицах «Новых Чемпионов». Когда он окажется в моей власти, я все ему выскажу, заставлю его все объяснить! На всякий случай стоит продумать речь.
Часть третья
Глава семнадцатая
Будь со мной, и нас не одолеть
Всего два дня. Два дня, — и мир падет под каблуком моего красного лакированного сапога. Это известно и мне, и «Новым Чемпионам». По их выражению, «зверь поднят», мне пора возвращаться на руины моего острова.
В сорока тысячах футах над Тихим океаном, неслышим и невидим для радаров, парит красно-золотой флаер; солнце садится в море облаков. Из кабины пилота видно, как на горизонте возникает остров. Внизу оживает приводной маяк; по спирали спускаюсь в сумерки.
Флаер замирает в развалинах двора. Выхожу наружу, вдыхая знакомые запахи джунглей и перегретой смазки. Я дома.
Налицо размах побоища, завершившегося моим арестом два года назад. Впрочем, заметно, что недавно здесь снова ковырялись. Вот и следы: танцующий, атлетический шаг Черного Волка, металлическая поступь киборга. Похоже, один из моих… богатая была идея, только программист, гад, заложил меня. Хорошо, что я из больницы ее вытащил — надеюсь, мне это зачтется.
Лили тоже рылась в моих вещах вместе с остальными? Наверное, вспоминала свой последний визит, после парижской заварушки — мы еще репортажи с места события по Си-эн-эн смотрели… Интересно, она им зал управления показала? Где-то она теперь?
Со вздохом начинаю проверять системы. В запасных генераторах осталось немного энергии. Распахиваю дверь, вхожу в вестибюль. Пахнет затхлостью. В сезон дождей все затопило, но выглядит впечатляюще — возведено с размахом.
Этот зал я построил первым — до космической станции, до дирижабля, до всего остального; сюда возвращался после операций. Я был молод, жаждал признания, меня окружала горстка прихлебателей, а на счету в швейцарском банке хранился первый миллион долларов. Вертолет сел, смяв влажную траву. Я вышел в полном облачении — в накидке и шлеме. За мной высыпались техники, стали выгружать ящики с оборудованием на мокрую землю.
В первом лагере роботы закладывали фундамент крепости — сердце моей великой преступной империи. Ямы тут же наполнялись водой, джунгли проникали повсюду. Вдали от морских путей, на крошечном плацдарме, который никогда не попадал в поле зрения следящих спутников, мало-помалу вздымались к небу башни. Тропические птицы сновали между опор…
Под разрушенными сводами я погружаюсь в воспоминания, в романтику первого, исторического преступления… Такое не забывается!
День и ночь вращались центрифуги, творя медленное волшебство генетических трансформаций. Резкий, химический запах реактивов; прохлада и тишь стерильной лаборатории; ежедневный ритуал дезинфекции; перестук клавиш ранним утром; опыт за опытом; шеренги мониторов; зеленоватые экраны с колонками упорядоченных данных.
Лаборатория — таинственное место. Наука сливается с религией, переходит в некромантию. Я работал до поздней ночи, забывая о внешнем мире, погружаясь во тьму, в исследования и в бесконечные изыскания… Наконец взошло зерно новой жизни…
В тот раз меня одолели. Но я вернулся.
Машина Светопреставления занимает десять тысяч квадратных футов лаборатории, гениальный, устрашающий шедевр творения. Это не самое крупное (если не считать Луны) мое изобретение, но, полагаю, самое грандиозное (особенно если считать Луну!).
В сердце машины — творение Куклы. Игрушечный толстяк испускает гравитационный луч, который может пригвоздить к земле полицейского или вытянуть пару слитков золота из хранилища. Но этот слабый луч подхватывает линза зеркала Лазератора, фокусирует, усиляет, направляет на 240 000 миль вверх! Самая громоздкая часть установки — источник энергии, новая версия дзета-генератора. Мне недостает способностей Куклы к миниатюризации, своеобразие моих творений несколько иное: изогнутые арки, искрящиеся дуги электричества, трубки и мигающие огни — элементы необязательные, но устройства работают, и мне нравится их облик. Ясно предназначение каждой детали.
Сегодня полнолуние, прилив необычайно высок. Луна нависает, искажая своей тяжестью земную орбиту. Тут нужна математика — уравнения и расчеты, сделанные Бароном Эфира в нелепой попытке спасти Землю от уничтожения. В результате движение нашей планеты — под моим контролем.
Как было доказано (Кляйнфельд, 1928 г.), самый минимальный сдвиг положения Земли в Солнечной системе приводит к значительным климатическим последствиям в будущем — любому правительству понятно, чем это грозит. Доктор Невозможный нашел практическое применение математическим выкладкам Кляйнфельда! Замечу: не просто Доктор, но — Избранный Император.
Хотелось бы подчеркнуть, что этого недостаточно! Ум умом, мозги мозгами, но при первой же попытке провернуть такое на вас, как снег на голову, свалится спецагент-недоучка и врежет вам в живот. И все — самый умный человек в мире повержен, разбит наголову. Необходима тщательная подготовка к этой ступени операции — теперь я это знаю. За тем и вернулся в скромное жилище Барона Эфира.
— Да, она — мое творение. Неужели вы не догадались? — Он мыслями в прошлом, говорит о чем-то непонятном.
— Барон… — Я пытаюсь встрять, но Барон Эфира погрузился в раздумье, бесцельно бродит по кабинету в темным углам кабинета в старом и мрачном доме на окраине Нью-Хейвена. С трудом сохраняю спокойствие. Навершием шлема едва не задеваю огромную подвижную модель (порядком устаревшую) солнечной системы. Напоминание о том, что планеты по-прежнему движутся, и что время моего плана на исходе.
— Идеальный экземпляр. Эти изумрудные глаза… Ах, ныне мастерство утрачено! Чистых компонентов не достать… Она должна была взорваться, понимаете? Только не на Титане!
— Барон! Вы знаете, что происходит! Начнется битва, мне нужна защита! Мне нужна сила!
— Сила… Да-да, конечно же… Поздновато прыгать в котел с чем-нибудь облученным…
— Разумеется. — Я стараюсь сдерживаться, чувствую неясное напряжение.
— Где-то было волшебное кольцо… Пророчество вспомнить бы… Упоминание отыскать…
Он направляется к шкафам, но я резко перебиваю:
— Какого черта, Барон!
Он замирает. С Бароном Эфира в таком тоне не разговаривает никто, особенно выскочки, которые родились на закате его карьеры и не ведают жизни до «Супер-Эскадрона». Снаружи доносятся крики детей, гоняющих мяч.
— Мы достойны большего! Через два дня налетят «Чемпионы», разрушат все мои бесценные научные изобретения… С вами поступили так же! За что? Доколе мы будем перед ними пресмыкаться?!
Кажется, он сейчас схватит трость, нажмет рубиновый набалдашник или бриллиант… Он неожиданно спокойно отвечает:
— Да, конечно… В моей ситуации легко забыть… — У Барона странный акцент. Немецкий? Что-то балканское? Взгляд старика устремлен в темноту, в неизмеримые глубины прошлого. — Знаете, и я хотел когда-то… Меня изгнали! Из-за моих работ… Гальванический принцип… Но я вернулся!
Сжимает правую — насекомью — руку.
— Я показал им, кто хозяин!