Длинный ответ всегда интересней короткого. Я знаю, что большинство предпочитает короткие неинтересные ответы длинным интересным, и стараюсь всегда держать это в голове, когда задают вопрос, на который я мог бы дать длинный ответ. Мистер Крэншоу просто хочет знать, нравится ли мне зал. Ему неинтересно насколько.
– Очень, – говорю.
– Может быть, вам еще что-то нужно?
– Нет.
Мне много чего нужно, например еда, вода, кровать, но он имеет в виду – нужно ли что-нибудь добавить в зал, чтобы он лучше отвечал своим функциям.
– Вам нужна эта музыка?
«Эта музыка». Лора научила меня, что слова «эта» или «этот» подчеркивают отношение говорящего к предмету. Я пытаюсь определить отношение мистера Крэншоу к музыке, а он продолжает, как часто делают, не дождавшись ответа.
– Столько мороки с дисками, – говорит он. – Поди отыщи нужный. Они еще и портятся… Было бы гораздо проще просто слушать радио.
По радио передают грохот или завывания, которые называются пением, а не музыку. А еще реклама каждые несколько минут – она еще громче. Там нет ритма, под который я смог бы расслабиться.
– Радио не подходит, – говорю я. Получилось слишком резко – я понимаю по его напряженному лицу. Надо сказать больше, не короткий ответ, а длинный. – Я пропускаю музыку через себя. Надо, чтобы музыка была правильная, другая не подействует, и нужна именно музыка – не разговоры и не пение. Мы все так устроены. Нам нужна своя музыка, которая подходит именно нам.
– Было бы чудесно, – говорит мистер Крэншоу, и в его голосе более явственно слышится гнев, – если все могли бы слушать любимую музыку, но большинство из нас (он имеет в виду настоящих, нормальных людей) слушает, что придется.
– Понимаю, – говорю я.
На самом деле я не понимаю. Любой может принести плеер и слушать свою музыку в наушниках, как делаем мы во время работы.
– Я понимаю, но нам, то есть ненастоящим и ненормальным, необходима определенная музыка.
Теперь ясно, что он зол: на скулах играют желваки, лицо еще больше покраснело, на лбу выступил пот. Плечи напряглись – даже рубашка на груди натянулась.
– Что ж, ладно! – говорит он.
По форме это согласие, но он не согласился. Он хочет сказать, что, будь его воля, он забрал бы у нас диски, но пока не может. Интересно, обладает ли подписанный нами контракт достаточной силой, или мистер Крэншоу вправе нарушать его условия? Надо спросить мистера Алдрина.
Приходится прыгать еще минут пятнадцать, чтобы успокоиться и пойти в кабинет. Я взмок. От меня плохо пахнет. Беру запасную одежду и иду в душ. Когда я наконец сажусь работать, с начала рабочего дня уже прошел один час сорок семь минут; я сегодня задержусь, чтобы возместить упущенное время.
Мистер Крэншоу заходит еще раз под конец дня, я еще работаю. Открывает дверь моего кабинета без стука. Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я заметил его присутствие, но уверен, что он не постучался.
– Лу! – окликает он, и я оборачиваюсь, подпрыгнув от неожиданности. – Что делаете?
– Работаю, – отвечаю я.
А что еще я могу делать в кабинете за компьютером?
– Можно взглянуть? – говорит он, приближаясь.
Становится за спиной. Я чувствую, как напрягается каждый нерв, я словно весь ощетиниваюсь. Ужасно, когда стоят за спиной.
– Что это? – Он указывает на ряд символов, отделенных от общей массы пустой строкой сверху и снизу.
Я весь день возился с этим рядом, пытаясь заставить его выполнять мои команды.
– Связь между этим… – я указываю на символы сверху, – и этим, – указываю на символы снизу.
– А зачем это? – спрашивает он.
Действительно не знает? Или проводит образовательную беседу – это когда учитель задает вопросы, ответы на которые ему известны, чтобы проверить знания ученика. Если мистер Крэншоу действительно не знает, то я не объясню… Если знает, то рассердится, что я подумал, что он не знает.
Было бы гораздо проще, если люди говорили бы то, что думают.
– Получается система третьего уровня для синтеза, – говорю я.
Я выбираю короткий ответ, но он правильный.
– А, понятно… – говорит мистер Крэншоу.
В голосе ухмылка. Думает, я вру? Я вижу размытое и искаженное отражение его лица в блестящем шаре на моем столе. Трудно понять выражение.
– Система третьего уровня войдет в код готового приложения, – говорю я, стараясь сохранять спокойствие. – Благодаря этому конечный пользователь сможет задавать выходные параметры без риска что-либо сломать.
– Значит, вы все понимаете?
Что «все»? Я понимаю, что делаю. Но не всегда понимаю зачем. Я решаю дать короткий ответ.