— Боже милостивый! Неужели он убил полицейских? — испугался директор.
— Нет. Он обвиняется в том, что убил в пятницу оптового торговца Шульце и его жену.
— Вот этой палкой? — спросил директор Тимиан и быстро отбросил палку в сторону.
— Нет, каким-то тупым орудием.
— Слава богу! — облегченно заметил директор. — Мне было бы неприятно, если бы наш подарок послужил для чего-нибудь подобного. Кстати, палку вполне можно назвать тупым орудием.
— Палка лежала поперек тел обоих убитых.
— Весьма странно, — промолвил директор.
— Вам не известно, был ли Карелиус масоном или членом какой-нибудь секты или братства?
— Нет, не известно. Я с трудом могу поверить этому. Мне не известно также, чтобы лектор Карелиус вообще имел какие-либо скрытые наклонности. Впрочем, не мое дело контролировать, что лектор Карелиус представляет собой вне стен школы.
— Вам не известно, коммунист Карелиус или нет?
— Думаю, что с полной уверенностью могу ответить отрицательно. А разве коммунисты всегда кладут палки поперек мертвецов?
— Вполне допустимо.
— Почему же они так поступают?
— Ну, может быть, по приказу из Москвы, — глубокомысленно изрек полицейский комиссар.
— Весьма странный приказ. Какие же он преследует цели?
Полицейский комиссар пожал плечами. — Тут много еще более странных вещей, господин Тимиан!
— Без сомнения. А для чего, собственно, лектор Карелиус убил этих людей?
— Этого я пока не имею права вам сказать. У нас имеются на этот счет некоторые предположения.
— А не может ли тут быть какой-нибудь ошибки?
— К сожалению, нет.
— Все это кажется мне чрезвычайно странным.
— А вам не кажется, что от такого вспыльчивого человека, как Карелиус, вполне можно ожидать подобной выходки?
— Лектор Карелиус ни в коем случае не принадлежит к вспыльчивым людям.
— Каким же образом вы объясните его необузданность?
— Я никогда не замечал у лектора Карелиуса проявлений необузданности.
— Ну, знаете ли! А приступ буйства в воскресенье утром, когда он на улице напал на полицию!
— Это тоже представляется мне очень странным, и пока не поступят достоверные данные, я не могу поверить газетным сообщениям.
— Имеется подробное донесение полиции о его необузданных поступках.
— Удивляюсь!
— Но вы, вероятно, обратили внимание на его вспыльчивость на уроках?
— Я уже имел возможность заявить вам, что лектор Карелиус вовсе не вспыльчив.
— Разве он не бьет детей?
— Нет, надо признаться, лектор Карелиус неохотно наказывает своих учеников. Не буду скрывать от вас, что мне часто казалось даже, что лектору Карелиусу в какой-то мере не хватает твердости, что, по-моему, необходимо для поддержания дисциплины в среднем учебном заведении, подобном нашему.
— Так, значит, он не мог наладить дисциплину?
— Я никогда не слыхал, чтобы во время уроков лектора Карелиуса в классе происходили беспорядки. Но дело, конечно, не только в его уроках. Ведь школа — единая организация, в ней должен проводиться принцип твердой руки.
— Вы считаете Карелиуса чересчур слабохарактерным?
— Я бы не назвал его слабохарактерным. Скорее он мягок. Очень мягок, могу прямо сказать. К сожалению, среди преподавателей есть люди, которые, по-видимому, придерживаются фантастических идей в вопросах воспитания. В какой степени лектор Карелиус был подвержен влиянию этих идей, я решить не в состоянии, также не могу сказать ничего определенного и о его характере.
— Питает ли Карелиус пристрастие к вину?
— Учителя нашей школы пристрастия к вину не имеют!
— Во всяком случае, позавчера утром он был пьян.
— Позволю себе усомниться, господин комиссар!
— Очень жаль, что вы так неохотно даете мне объяснения. Трудно поверить во всю эту мягкость и кротость, которую вы непременно хотите приписать Карелиусу. Разумеется, вы говорить не обязаны, если не желаете, но могу пообещать, что вам придется повторить ваши слова как свидетельские показания, и тогда для вас будет хуже, если вы не станете придерживаться истины.
Директор поднялся со стула, как бы намекая, что беседа слишком затянулась. Но полицейский комиссар спокойно продолжал сидеть, играя тросточкой Карелиуса.
Голос директора немного дрогнул, когда он снова заговорил:
— Мы здесь, в нашей школе, придаем большое значение вежливости. Мне кажется, я знаю свои обязанности перед государством и не нуждаюсь в напоминаниях!
— Но, дорогой господин Тимиан, — любезно заметил полицейский комиссар, — дорогой мой…
— Я вам не дорогой! — отрезал директор.
— Да вы не так все воспринимаете, господин Тимиан! В конечном счете даже в интересах самого Карелиуса, чтобы правда выплыла наружу. Если у него обнаружатся признаки сумасшествия, это ему только на пользу пойдет.
— Я вовсе не собираюсь приносить пользу Карелиусу.
— А чего же вы, в таком случае, хотите?
— Я хочу возобновить занятия, которые были прерваны из-за вашего вторжения.
И директор распахнул дверь.
— У меня есть еще несколько важных вопросов, — заявил полицейский.
— Можете представить ваши вопросы по окончании занятий в школе. Нельзя приостанавливать занятия только потому, что совершено убийство.
— Двойное убийство, — вставил комиссар.
— Обыкновенное или двойное — в данном случае не имеет никакого значения. Прощайте! Проводите этого господина к выходу! — сказал директор Кустосу, который ждал в коридоре.
В классе воцарилась тишина, когда вошел директор и занял свое место на кафедре.
— Signorum duorum — это двойное созвездие, которое Скорпион, по Овидию, образует, когда сгибает свои клешни двумя дугами, geminos arcus, откуда потом образовалось особое созвездие Libra — Весы…
Cuspide curvati — это кривое жало, которое находится на кончике хвоста скорпиона.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
На основании закона о неприкосновенности личности, который лектор Карелиус год за годом вдалбливал на уроках истории своим ученикам, он в понедельник 22 мая предстал в одиннадцать часов утра перед судьей. Этим судьей, который, согласно параграфу 78, должен был вынести обоснованный приговор о том, что лектора следует заключить в тюрьму, оказалась дама по имени Эллен Томас; юристы между собой попросту звали ее «Эллен — восемь недель», потому что восемь недель тюремного заключения были той порцией наказания, какую она всем обычно прописывала.
Перед тем как ввести заключенного, представитель полиции явился, по заведенному обычаю, к судье и красочно рассказал ему о точке зрения полиции по поводу дикого буйства лектора Карелиуса, а также перечислил судье преступления, в которых арестованный сам признался сотруднику уголовной полиции Розе. Сюда же были приобщены сенсационные данные утреннего допроса, предпринятого полицейским комиссаром Помпье; арестованный признался на допросе, что ему принадлежала палка, найденная в квартире убитых оптового торговца Шульце и его жены. Он отрицал факт своего знакомства с Шульце и говорил, что ничего не знает об убийстве, хотя у него были найдены целых три газеты с подробнейшей информацией об этом преступлении. Он утверждал, что не успел прочитать купленные газеты. Из документа, который лежал в бумажнике задержанного лектора, однако, явствовало, что он должен был знать убитого торговца.
Назначенный по этому делу защитник, адвокат средней судебной инстанции Гуль, уже явился в зал судебных заседаний, но еще не был знаком с материалами дела. Когда ввели арестованного, ему был предъявлен целый ряд обвинений, и среди них следующее, на основании Уголовного кодекса, параграф 119, который гласит:
«…тот, кто путем насилия или угрозы насилием препятствует чиновнику осуществлять его законную деятельность, а также кто нарушит закон о ношении оружия, учинит грабеж или разбой, незаконно отобрав у школьников пугачи, игрушки и т. п…»
20
«Мальчик едва лишь его, от испарины черного яда влажного, жалом кривым готового ранить, увидел…»