— Дурацкая страна! — сказал он. — Le diablе l’emporte![53]
Как оказалось, сержант полиции Йонас сторожил у входной двери, а сержант Факс — у двери на черный ход. Владелец квартиры, известный в полиции под именем Индеец Поуль, молча, с удрученным видом сидел на стуле. Впоследствии Йонас написал в своем донесении следующее:
«Я обыскал француза и почувствовал на его теле четыре твердых выдающихся пункта».
Сержант обнаружил у господина Менара шесть золотых слитков. Расстроенный француз вместе с Индейцем Поулем был отправлен в «Ярд». Еще до того, как произвести допрос и составить донесение, Йонас зашел на минутку в свой кабинет и вынул из портфеля два слитка золота. Он положил их на письменный стол под газету, и они в полной сохранности пролежали здесь несколько дней, пока Йонас не выбрал время, чтобы отнести их к оптовому торговцу металлом Тульпе, который продал слитки на обычных условиях.
Переводчик познакомил Менара с содержанием донесения, и француз невероятно возмутился словами: «Взято на сохранение четыре золотых слитка».
— Четыре? — крикнул он. — А где остальные?
— Может быть, вы собираетесь обвинить меня в том, что я взял их? — дерзко спросил Йонас.
— О! Кто же еще в этой отвратительной черной преисподней мог их взять? — в ярости кричал Морис Менар. И переводчику пришлось перевести эти грубые слова.
Сержант уголовной полиции сразу сделался серьезным и сказал:
— Я не намерен терпеть оскорбления! Моя честь требует, чтобы было произведено расследование! Защитник этого француза должен подать официальное заявление, и я себя реабилитирую!
Когда француз, кипя от бешенства, явился на предварительное следствие, он узнал, что ему назначен защитник; на следствии снова возник спор по поводу недостающих золотых слитков, и сержант Йонас по-прежнему настаивал, чтобы против него было подано официальное заявление.
— Ah, canaille! Ah, miserable![54] —кричал господин Менар, воздевая руки к небу. — Да разве в этой проклятой стране поможет хоть какое-нибудь заявление? Что толку производить расследование у разбойничьего народа? Ah, infamie![55]
— Вы не должны так говорить! — сказал защитник. — Это самая порядочная страна во всем мире, самая чистоплотная и просвещенная.
В прошлом году он был в Париже вместе с женой, их обманул тогда шофер такси и, кроме того, в отеле их замучили клопы. А здесь ничего подобного нет и не бывает!
— Нет! — злорадствовал Менар. — Ah, non![56] Здесь ничего подобного не бывает! Да здесь полиция сама обворовывает людей! В здешнем отеле нет клопов, зато полицейское управление полно скорпионов!
Вопреки своему желанию, защитнику в конце концов все же пришлось под нажимом как со стороны клиента, так и сыщика, пойти на то, чтобы составить заявление и от имени француза обвинить сержанта уголовной полиции Йонаса в краже двух золотых слитков. Этот документ, пройдя много инстанций, попал, наконец, к директору полиции, который только что возвратился домой из приятной поездки на охоту в имение Медвежья крепость. Эдвард Окцитанус нахмурился, читая заявление, потом взял самопишущую ручку и написал на документе: «Чепуха! Вздор! Прекратить!» Таким образом расследование было закончено, а Йонас очищен от подозрений. Весело и с легким сердцем завернул он свои слитки в газету и ушел, чтобы встретиться с Тульпе.
Господина Менара выслали из страны, и он вне себя от возмущения отправился на родину. До границы его сопровождал сержант полиции Факс, и француз торжественно обещал, что он никогда — никогда не вернется в эту страну, где полицейские чины — самые крупные грабители.
По той или иной причине, но в номере 241, который занимал господин Менар в отеле «Бристоль», обыска не произвели. Швейцар вынес отсюда еще один слиток золота, который, видимо, был забыт постояльцем. Горничная нашла его в ночном горшке, где золота не было видно в оставленной французом жидкости.
Три других золотых слитка, спрятанные за деревянной обшивкой стен, так никогда и не были обнаружены властями; друзьям господина Менара пришлось потратить немало усилий и долго ждать, пока им удалось, наконец, поселиться в номере 241, извлечь и поместить в надежное место остатки сокровища.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
В середине августа каникулы кончаются, и все школы в стране снова начинают свою формирующую характеры людей деятельность.
Директор Тимиан возвратился в школу, ничуть не изменившись после летних каникул, проведенных в безделье; новый учебный год он начал речью, в которой напомнил ученикам о законах чести и требованиях долга, — они должны как бы незримо быть начертаны на школьном знамени; он говорил о задаче школы воспитывать людей и формировать их сознание, об усердии и тщательной подготовке к урокам, что является одновременно и целью учения и доставляет само по себе радость, а также о необходимости соблюдать дисциплину и спокойствие. Что же касается шума и беспорядков, то они ни в коем случае недопустимы, поэтому каждая попытка нарушить порядок повлечет за собой примерное наказание.
После этого ученики пропели: «Сей благостный день мы с радостью зрим…»
Американское посольство проявило свою благосклонность, прислав школе бесплатный учебный материал, в котором трактовалось о щедром подарке Маршалла, об Атлантическом пакте и о безбожии в Советском Союзе. А из военного министерства в школу поступили иллюстрированные брошюры с призывом к учащимся вступать в юном возрасте в армию, флот или военную авиацию; им будут предоставлены льготы при сдаче экзаменов на аттестат зрелости, поездки в США и затем быстрое продвижение по службе до чина генерала или адмирала. Вот как новые идеи и методы преподавания нашли себе путь в старую, богатую традициями школу, и европейский консерватизм плодотворно сочетался с современным американским образом жизни.
Свежими и отдохнувшими явились ученики в школу, чтобы выслушать речь директора, заполнить анкеты и поступить так, как от них требовало государство. С новыми силами и сознанием своей ответственности учителя снова, после шестинедельного перерыва, приступили к формированию характеров. Не мог явиться на занятия только лектор Карелиус, поскольку его пребывание в тюрьме было продлено особым распоряжением. Временно его заменил один учитель, который должен был, пока не будет назначен постоянный лектор, преподавать ученикам родной язык, историю и науку о самой лучшей из всех форм общества.
После восьминедельного пребывания в тихой камере Южной тюрьмы лектора Карелиуса неожиданно перевели в здание «Ярда», где его порядка ради снова вызвали на допрос, чтобы иметь возможность составить еще один протокол. Лектор был твердо убежден, что он никогда больше не увидит своей камеры, которая в течение восьми недель была для него домом, и что ему предстоит проделать лишь кое-какие формальности, тогда он сможет вернуться в свою семью, в школу и добиться восстановления своих прав после учиненной над ним несправедливости. Что это так и будет, он не сомневался. Ведь даже в самой лучшей из всех демократий могут обнаружиться заблуждения и недостатки, но хорошая демократия всегда стремится признать и исправить свои ошибки, а недостатки изжить.
Покидая свою камеру, Карелиус не без грусти посмотрел еще раз на выкрашенные светлозеленой масляной краской стены, на умывальник, полочку, деревянную скамейку, прибитый к полу стол, четырехгранный горшок и плевательницу. Весь этот тюремный инвентарь в какой-то мере даже стал ему дорог, потому что лектор был человек привычки и привязывался к вещам, а за восемь недель однообразной, размеренной жизни у него выработались соответствующие навыки. В то же время Карелиус думал о жене, которую он сейчас увидит, с которой сможет поговорить без всяких загородок, будильников и наблюдателя-полицейского; он думал и о двух своих детях, которые, возможно, выросли, но все же мало изменились. Ему следовало бы, пожалуй, сделать им небольшие подарки, хотя они, конечно, не могут предположить, что он купит в тюрьме какие-нибудь сувениры. Несмотря на то, что сейчас в лесу нет анемонов, он решил поехать туда с детьми в самые ближайшие дни, чтобы выполнить, наконец, свое давнишнее обещание. На глазах у Карелиуса показались слезы, очки запотели, и он почувствовал странную колющую боль в сердце, бурно забившемся от переполнившей его радости.