— Я просто не в силах постигнуть.
— Вот! Другие тоже не могут постигнуть! Так не годится, господин Карелиус! Откровенно говорю вам: не годится!
Полицейский комиссар откинулся на спинку стула и строго посмотрел на лектора. Потом любезным тоном продолжал:
— Почему вы хотите самому себе причинить вред, господин Карелиус? В качестве обвиняемого вы не обязаны говорить правду. Можете даже совсем ничего не говорить, если не захотите. Но неужели вы в самом деле воображаете, что эта выдумка послужит вам на пользу?
— Это вовсе не выдумка!
— На что вы рассчитываете, настаивая на такой чепухе? Думаете что-нибудь выиграть на этом? Или думаете, это пойдет на пользу вашему делу? Нет, — решительно заявил полицейский комиссар, — не пойдет!
— Я рассказал только то, что было, — ответил лектор Карелиус. — И иначе поступить не могу.
— Не будем больше говорить об этом! Оставим все по-старому. Я хотел спросить вас о совершенно другом обстоятельстве: когда вы познакомились с оптовым торговцем Шульце?
— Я не знаком с оптовым торговцем Шульце. Я уже заявлял об этом.
— Нет. Вы знаете его. У вас нашли документ с его подписью. Вот он! — И комиссар протянул лектору бумажку.
Карелиус посмотрел на нее. Это была квитанция из магазина фотографических принадлежностей под названием «Фотокамера».
— Скажете, это не ваша квитанция?
— Моя. Но знаете ли…
— Вот как, очень хорошо! Видите, здесь стоит подпись Шульце!
— Да, но я не подозревал, что это был именно Шульце…
— А вы думали, существует другой Шульце?
— Нет. Просто я не знал, что этого человека звали Шульце.
— Разве вы никогда не были в магазине «Фотокамера»?
— Как же, был.
— При каких обстоятельствах?
— Я бывал там неоднократно.
— Неоднократно? То есть много раз?
— Да, я бывал там много раз.
— А сколько именно?
— Это мне трудно сказать…
— Десять раз были?
— Возможно, был.
— А может, двадцать раз?
— Вполне может быть.
— И вы хотите уверить меня, что не видели оптового торговца Шульце ни одного раза из двадцати?
— Выходит, пожалуй, что видел. Только я не знал, что…
— Да, вот именно, выходит. Вы знали Шульце в течение нескольких лет. В вашем доме найдены различные квитанции и два письма. А в доме Шульце мы нашли тросточку. Доказано, что эта тросточка принадлежит вам. Ее узнал директор Тимиан. На ручке обнаружены отпечатки ваших пальцев. А на другой день после того, как стало известно, что супруги Шульце убиты, вы едете на велосипеде и покупаете три утренние газеты, чтобы прочитать сообщение об убийстве.
— Я ничего не читал про убийство.
— Зачем же тогда вы купили газеты? Или, может быть, вы покупаете газеты с тем, чтобы не читать их? Это вы хотите сказать? Что же вы, в таком случае, собирались с ними делать?
— Разумеется, я хотел прочитать, но не успел даже раскрыть их, как на меня напали.
— Почему вы купили три газеты?
— Я всегда покупаю эти газеты по воскресеньям.
— Для чего?
— Чтобы посмотреть, что они пишут. Чтобы знать, что делается на свете…
— Почему же три? Почему и «Дагбладет», и «Социал-демократ», и консервативную газету?
— Я хотел получить разностороннюю ориентацию.
— Разностороннюю? Что вы под этим подразумеваете? Или вы хотите сказать, что эти газеты многим друг от друга отличаются?
— Может быть, и нет. Но все же они разных политических…
— Вы утверждаете, что «Социал-демократ» стоит за другую политику, чем консервативная газета? Или вам кажется, что «Дагбладет» придерживается третьего направления?
— Пожалуй, политическое направление у них одинаковое, но…
— Но если дело касается убийства, то можно ожидать от них некоторого разнообразия?
— Я вовсе не читал об убийстве!
— А ведь на вашей одежде была кровь!
— Кровь?
— Да. В результате химического исследования вашей одежды обнаружены явные следы крови.
— Так ведь это же моя собственная кровь! У меня шла кровь из носа, когда полицейские избивали меня в участке.
— Вот именно. Ловко придумано! Теперь понятно, для чего вам понадобилась вся эта история с нападением на вас! Вот почему вы упорно жалуетесь на жестокое обращение с вами и утверждаете, что полиция пролила вашу кровь! Теперь каждому ясно, зачем вы послали директору полиции жалобу! Кровь-то надо было как-то объяснить!
Лектор Карелиус сжал голову руками. Он ничего не понимал и готов был расплакаться. Ему казалось, что все это — дурной сон. Может быть, он в самом деле видит сон? Перед ним стояла пустая кофейная чашка, на тарелке лежала начатая сдобная булочка — черствый неправильной формы кусочек, начиненный желтым кремом и покрытый белой сахарной глазурью. Он уставился на этот остаток плохо перевариваемой желудком булочки, единственную реальность, которую он воспринимал. Полицейский комиссар поднялся со своего места и вплотную подошел к лектору, словно собираясь схватить его за горло.
— Смотрите на меня! — гаркнул он. — Смотрите на меня!
И лектор попытался посмотреть в глаза разъяренному полицейскому. Никто из них не обратил внимания, что в дверь постучали.
— Кровь также и на вашей палке! — кричал полицейский комиссар Помпье. — Масса крови! Она вся запачкана кровью! Может, это тоже была кровь из вашего носа? Да? Ведь не было же у вас палки в полицейском участке на улице Короля Георга? Вы не брали с собой палки, когда отправлялись на велосипедную прогулку? Нет, палка находилась в это время в доме номер 41 по Аллее Коперника! Она была положена поперек двух трупов! И она вся в крови…
Открылась дверь, в комнату вошли два полицейских. Помпье раздраженно посмотрел на них:
— Что вам надо? Зачем пришли сюда? Нельзя сейчас мешать мне! Я занят! Вам придется подождать!
Но полицейские и не думали уходить. Они подошли к комиссару и стали возле него по обе стороны; один из полицейских строго спросил его:
— Это вы Эуген Торвальд-Альфред Помпье?
— Разумеется, я! Черт возьми, кем же мне еще быть? Перестаньте валять дурака! Я занят и не собираюсь выслушивать ваши шутки!
— Вы арестованы! — сказал полицейский и тяжело нажал рукой на плечо Помпье. — Извольте следовать за мной!
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Полицейские вывели из комнаты комиссара Помпье и закрыли за собой дверь. Карелиусу никто не сказал ни слова, и он остался сидеть, с удивлением глядя на закрытую дверь. Питая огромное уважение к авторитету государства, он испытал беспокойство от того, что блюстители закона арестовывали друг друга у него на глазах.
Кто же теперь, при данных обстоятельствах, позаботится о нем, о Карелиусе? Положение было не такое, чтобы действовать самостоятельно, а с другой стороны, никто не намекал, чтобы он следовал за полицейскими. Дверь была, по-видимому, закрыта. Вряд ли он смог бы открыть ее и догнать их. И вообще он был человеком хорошо воспитанным и не имел привычки навязывать людям свое общество. Так Карелиус и сидел, глядя на дверь и надеясь, что кто-нибудь придет сюда и наведет порядок.
Прошло некоторое время; лектор рискнул встать и обойти комнату. Несколько раз он прошелся взад и вперед. Он был голоден и с удовольствием съел бы оставшийся кусочек сдобной булочки, однако ему не предложили съесть ее, По-видимому, она предназначалась для полицейского комиссара. Все документы по делу Карелиуса лежали на письменном столе Помпье, но лектор был не такой человек, чтобы заглядывать в чужие бумаги. Зато он позволил себе подойти к окну, где на подоконнике стояли пустые пивные бутылки, и посмотрел вниз, на улицу. Как приятно смотреть на жизнь за стенами тюрьмы! Люди едут в трамваях и на велосипедах, каждый по своему делу. Вот проехали грузовики с мешками и камнем, потом показалась лошадь с ящиками пива на возу и автомобиль из прачечной, которая писала в своих рекламах, что делает из черного белое. По улице двигался человек с плакатом, на котором было написано: «Готовьтесь к пришествию Христа!» Наконец Карелиус увидел почтальона, даму с траурным венком и посыльного на велосипеде с целой грудой картонок на прицепе. И все чем-то заняты.