Глаза у обоих были открыты, но без всякого выражения, лица какого-то однообразно желтого оттенка и необыкновенно гладкие, а седые волосы самого Шульце и обесцвеченные перекисью волосы фру Шульце слиплись от запекшейся, почти черной крови. Поперек трупов лежала коричневая трость, отделанная серебром. В комнате царил полный порядок, поэтому вид окоченевших трупов на ковре производил особенно жуткое впечатление; все остальное здесь, казалось, дышало привычным покоем. Громко тикали стенные часы в футляре красного дерева, маятник раскачивался из стороны в сторону. На одной картине маленькая чистенькая девочка с распущенными волосами и развевающимися концами кушака играла в мяч. Лошади и собаки спокойно смотрели с других картин. На подоконниках стояли горшки с цветами, удивительно свежими и пышными благодаря заботливому уходу. В аквариуме вуалехвостки, раскрывая рты, быстро шныряли то вверх, то вниз на дно. Барометр показывал хорошую погоду. На покрытом скатертью столе лежали две книги в переплетах с золотым обрезом. На диване, обитом коричневой материей, лежали подушки с вышивкой: на одной — анютины глазки, на другой — монахи с чарками в руках.
Фру Фирлинг медленно попятилась назад, опрокинула в столовой стул и, испугавшись грохота, снова вскрикнула.
Наконец она выбралась на лестницу и долго звонила к соседям. Когда ей открыли, первое, что она заметила, несмотря на все свое волнение, — это запах, свойственный жильцам соседней квартиры, совсем не похожий на запах, царивший у Шульце. В руке фру Фирлинг все еще держала веник и совок.
Молодая женщина, открывшая ей дверь, сразу же бросилась к телефону и позвонила в полицию, которая приняла ее сообщение без особого восторга.
— А вы твердо уверены, что здесь налицо убийство? — спросили из полицейского участка.
— Как же я могу быть твердо уверена в этом?
— Значит, сами вы трупов не видели?
— Не видела. И вовсе не собираюсь на них смотреть.
— Ваше имя?
— Фру Вуазин, адрес — Аллея Коперника, № 41, третий этаж.
— Мы хотели бы знать ваше имя полностью.
— Карен Берта-Мария Вуазин.
— Хорошо, сохраняйте полное спокойствие, фру Вуазин, — сказали ей на прощание. И молодая женщина успокоилась и принялась даже успокаивать фру Фирлинг, которая дрожала всем телом и, казалось, вот-вот упадет в обморок. Соседка взяла у нее из рук веник и совок, усадила ее на стул и заставила выпить немного воды, как обычно делают в таких случаях, хотя фру Фирлинг не испытывала жажды.
Вскоре на улице послышался гудок полицейской машины, и почти одновременно с ней подъехала скорая помощь. Из квартиры Шульце раздался оглушительный свист. Это закипел в кухне чайник со свистком, поставленный фру Фирлинг на газовую плиту, и пар заполнил всю кухню и даже переднюю.
Через несколько минут сюда прибыли на автомобилях журналисты и фотокорреспонденты различных газет — просто непонятно, кто уведомил их о случившемся. Войти в квартиру им не разрешили, поэтому они, выстроившись на улице, стали фотографировать фасад дома. В воскресенье во всех утренних газетах были помещены эти снимки, где окно третьего этажа отмечалось крестиком; под ними следовало несколько строк текста:
«За этим окном совершено ужасное преступление. Всего лишь на расстоянии метра от окна убийца с невероятной жестокостью размозжил головы счастливой супружеской паре. Наш фотограф немедленно прибыл на место происшествия, и ему чрезвычайно повезло: он смог сделать этот снимоквтот момент, когда страшно обезображенные трупы еще лежали на полу за этим окном».
А затем следовали дальнейшие пояснения к снимку:
«Перед фасадом дома № 41 по Аллее Коперника, на тихой, залитой солнцем уличке, где играют дети и проходят по своим делам мирные лояльные граждане, собралась в субботу тысячная толпа, смотревшая в немом ужасе в сторону квартиры, где разыгралась страшная драма. Тень смерти омрачила весь квартал».
Однако никакой тысячной толпы на снимке не было, собрались только ребятишки этого квартала, которым доставляло удовольствие стоять здесь и глазеть.
Журналисты были недовольны действиями полиции. Место происшествия на этот раз особенно тщательно оцепили, и никто не давал никаких разъяснений. Это была новая и непривычная тактика. До сих пор между полицией и прессой существовали самые сердечные отношения; в последнее время, когда убийств стало особенно много, полиция чрезвычайно охотно сообщала представителям прессы свои догадки и порой даже указывала предполагаемого преступника. Обычно прокуроры совершенно запросто давали интервью по поводу характера обвиняемого и его прошлой жизни, а психиатры полицейского ведомства помещали в газетах интересные подвалы о сексуальных особенностях подсудимых и о том, что можно прочитать по их почерку. Постепенно все эти высказывания и краткие сообщения создали популярность начальнику отдела, который вел расследования об убийствах; материалы регулярно помещались в газетах — не реже, чем сообщения о погоде или шаблонные телеграммы о восстаниях и голоде в странах народной демократии.
Теперь все коренным образом изменилось. Представители общественного мнения на сей раз были встречены гробовым молчанием. Ни одного указания, ни одной догадки или намека со стороны полиции. Начальник отдела по расследованию убийств сделался немногословным и недоступным. Симпатичный полицейский комиссар Хильверсум, известный как друг работников прессы и в равной мере друг преступников, теперь держался замкнуто, боясь проронить лишнее слово. Государственный прокурор Кобольд, всегда доставлявший удовольствие читателям изящным стилем своих заметок, даже перестал отвечать на телефонные звонки. Один только министр юстиции, который не был еще в курсе дела, охотно согласился высказать свое мнение об этом двойном убийстве и выразил его в следующем афоризме:
«Достоин удивления тот факт, что убийцы идут навстречу интересам черни: удвоили свои старания, когда газеты подорожали, и преподнесли ей двойной сюрприз».
Кроме сообщения, что супруги Шульце были найдены убитыми в своей квартире, журналисты не имели фактически никакого материала, чтобы заполнить первую страницу утренних газет и тем самым оттеснить на вторую страницу телеграммы о непосредственной угрозе войны и усовершенствовании атомного оружия.
Оптовый торговец Шульце был не настолько заметной в городе персоной, чтобы можно было сразу написать о нем что-нибудь интересное. Никто ничего не знал о его частной жизни и привычках. Не удалось даже разыскать его родителей, чтобы сфотографировать их слезы. Ни одна древняя старушка не могла рассказать, что Шульце был хорошим сыном. Никто не знал, есть ли у убитого родственники, к которым можно было бы обратиться с расспросами или, по крайней мере, раздобыть у них фотокарточки как мужа, так и жены. Но ни одного снимка ни у кого не было. А единственная фотография новобрачных, которую поместила одна лишь газета «Дагбладет», подверглась настолько сильной ретуши и стала до того неясной, что даже молодожены, те самые, которые были сняты на этой карточке, вряд ли бы узнали самих себя. Всем другим газетам пришлось украсить свой репортаж об убийстве снимком фасада дома по Аллее Коперника с поставленным поперек окна крестиком.
«Нам непонятно странное поведение полиции, — говорилось в передовой, помещенной в газете „Эдюкейшн“[8].— Такой образ действий вряд ли сможет укрепить в отношениях между полицией и гражданами то чувство доверия, поддержания которого требуют интересы обеих сторон.
Дружное сотрудничество между прессой и полицией, между органами информации и органами порядка является одной из существенных черт самой демократии и неразрывно связано с нашим западным образом жизни. Кроме того, это сотрудничество в целом ряде случаев выдержало испытание, оно оказалось весьма плодотворным и приобрело неоценимое значение при раскрытии преступлений. Без содействия прессы и ее читателей полиция только в весьма ограниченной степени была бы в состоянии разрешать свои задачи.