— А нам какие слова говорить? — спросил Александр.
— Вам не говорить нужно — действовать, жить, как должно настоящим коммунистам.
— Я, пап, беспартийный, — беспечно напомнил Алик.
Иван Павлович отошел к окну и откинул штору. За окном жила окружная железная дорога. Светили прожекторы, бегал маневровый паровоз, стучали железными буферами, как в кузнице, перегоняемые с места на место вагоны. А над всем царил искаженный репродуктором нестерпимо визгливый голос диспетчера.
— Он нас к победе привел, Иван Палыч! — выложил в спину старику последний аргумент Александр.
Иван Павлович обернулся и ответил, как недоумку:
— Запомни раз и навсегда: к победе нас привел ты. И миллионы таких, как ты.
Иван Павлович опять прилег:
— Устал. Я очень на вас надеюсь, Саша. На тебя и на этого вот балбеса. В ваших руках — будущее великой державы. Вы — лучшие из лучших, фронтовики.
— Лучшие из лучших в земле сырой лежат, — с горечью перебил Александр.
— А ты?
— А я — живучий. Только и всего.
— Иван Павлович, за что вы сидели? — вдруг спросил Александр.
— Ни за что.
— Поэтому и выпустили?
— Выпустили потому, что я ничего не подписал.
— А что надо было подписать?
— Что я — шведский шпион.
— Почему шведский?
— А в том, что я шпион, ты не сомневаешься? — невесело пошутил Иван Павлович. — Я в тридцать третьем в командировке в Швеции был. И все об этом, Александр. Устал я, давай прощаться. В последний раз, наверное, тебя вижу.
Иван Павлович поднялся, они обнялись. В это время на пороге комнаты показалась Алевтина Евгеньевна, удивилась:
— Это еще что такое?
— Прощаемся, Аля.
— Ну уж нет. Они еще ужинать будут. Марш мыть руки и за стол.
Часов в двенадцать слегка осоловелые от сытости, оба с удовольствием вышли на свежий воздух. Александр с радостью вспомнил:
— Слава богу, завтра можно рано не вставать. Высплюсь наконец. Пойдем, Алик, я тебя до метро провожу.
— Давай через поселок «Сокол», а?
…Среди высоких сосен, в тихих закоулках, именуемых улицами Верещагина, Сурикова, Шишкина, Кипренского прятались причудливые, не похожие один на другого, неславянские дома — коттеджи. Высокие кровли, интимного вида подъезды, ухоженные, чистенькие палисадники. У одного из них Алик остановился.
— Вот в этом доме мы жили до тридцать пятого года.
— Зачем же в бараки переехали? — удивился Александр.
— Отец на короткую стройку тогда уезжал. В Воронеж. Ну, и нас с собой взял. А здесь приятеля поселил на время. Мы в Воронеже постоянно жили, а отец в Москву часто наезжал. Однажды приехал и говорит матери: «Извини, но я на наш дом приятелю этому дарственную оформил. У него прибавление в семействе ожидается, ему с удобствами жить сейчас надо, а у нас отпрыски уже взрослые. Я там две комнатки в одном доме получил, приедем, поживем пока в них».
— А как же приятель?
— Не знаю, — Алик усмехнулся. — Отец после отсидки с ним не встречался.
— Хороший дом, — оценил Александр. — Если бы в нем жили, и не заболел бы, может быть, Иван Павлович.
— Заболел бы все-таки, Саня. Я их разговор с матерью нечаянно подслушал. Ему там легкие отбили. Как вышел, так сразу обнаружился туберкулез. А вот странное дело: во время войны чувствовал он себя вполне прилично. Да ты и сам помнишь.
С пригорка они спустились к развилке Ленинградского и Волоколамского шоссе и мимо генеральского дома дошли до перехода к станции метро. Постояли перед прощанием.
— Нашел убийцу того, который в Тимирязевском лесу?..
— По-настоящему руки не доходят. Текучка, суета, другие дела.
— Конечно, если б убитый секретарем райкома был, ты только этим делом и занимался бы. А то — уголовник уголовника убил. Пусть себе счеты между собой сводят. Даже лучше. Меньше преступного элемента.
— Чего ты вскинулся вдруг, Алик?
— Я не вскинулся. Я две картинки вдруг увидел — так отчетливо, что сердце заболело. На колеблющихся ножках, шагает, падая прямо к маме в руки, веселый беззубый младенец, и мать смеется от счастья. И другая: лежит на грязном снегу, с дыркой во лбу уголовник, который никому не нужен. А младенец, пускавший пузыри, и уголовник, коченеющий на морозе, — один и тот же человек.
— Все мы были ребенками, и вот что из ребенков получается.
— Ты мне леоновское «Нашествие» не цитируй! Скажи: как можно — отнять у человека жизнь?!