— Ты можешь отдыхать, Сережа. Только скажи, на чем остановились.
— Да все на том же, Александр Иванович.
— Дурак ты, Ященков, — с сожалением констатировал Смирнов.
— Не дурее некоторых, — Витенька ощетинился, глянул на Александра гордым глазом. — Мне перо в бок получать ни к чему.
— Эге! — обрадовался Александр. — Уже кое-какие сдвиги.
— Вокруг да около пока, — пояснил Ларионов. Он скромно сел у стены. Смирнов выбрался из-за стола, взял за грудки Ященкова, рывком поднял.
— Бить будете? — весело осведомился Витенька.
Смирнов долго молча смотрел в мутные, в похмельных жилках, Витенькины глаза.
— Вместе со мной моли Бога, мразь, чтобы фронтовик тот выжил! Он четыре года, от звонка до звонка, под пулями, он тебе, подонок, жизнь вручил, а ты его — в ножи!
— Это не я, это не я! — Ященков скуксился лицом, заплакал, Александр кинул его на стул, вернулся к столу.
— Жена потерпевшего в больнице дежурит, — дал справку Ларионов. — Неудобно, конечно, но побеспокоим, проведем опознание. Она узнает тебя, Ященков. Довольно точно описала в предварительных показаниях.
— Где Сеня Пограничник отлеживается, Ященков? — тихо спросил Александр.
Витенька пошмыгал носом, убрал слезы с соплями, повернул голову к стене, сказал ему полушепотом:
— На Оленьих прудах.
— У Косого? — уточнил Ларионов. Витенька пожал плечами — не отрицал и не подтверждал, думайте что хотите.
— У Косого, значит. — Смирнов встал. — Ты, Ященков, подумай в камере, а мы на Оленьи поедем. В твоих интересах заговорить всерьез.
…На лодочной базе служил сторожем старый греховодник Косой. Жил здесь же, в комнате при базе.
Ларионов остался у калитки, Казарян перекрыл тропку к замерзшему еще пруду, а Смирнов отправился в гости. Постоял немного на крыльце, осторожно постучал в хлипкую дверь.
— Кто там? — спросил нарочито старческий голос.
— Свои, Федор Матвеевич, свои, — негромко сказал Александр и вежливо пояснил: — Смирнов из МУРа.
Федор Матвеевич тотчас открыл дверь.
— Здравствуйте, Александр Иванович, — приветствовал он Смирнова, улыбаясь умильно.
— Сеня Пограничник у тебя?
— Раз вы за ним пришли, значит, у меня.
— Что ж не шумит?
— Бухой в усмерть.
— Ствол у него имеется?
— Не, при мессере.
— Тогда веди.
Косой услужливо распахнул дверь пошире. Александр вытянул пистолет из подмышки, сунул за пояс, вошел в комнату и включил свет.
Сеня Пограничник спал одетым, уткнувшись мордой в подушку. Сопел, пускал нечистую слюну. Смирнов вынул нож из-под подушки, тряхнул Сеню за плечо. Сеня замычал страдальчески, не желая ничего менять в собственной прекрасной жизни, но тут же был поднят за шиворот и откинут к стенке. Тогда и открыл бессмысленные глаза. Александр громко распорядился:
— Федор Матвеич, ребят моих позови. Они поблизости.
Сеня прижался к стенке и норовил заснуть. С крыльца донесся насмешливый старческий тенорок:
— Оперсосы, вас пахан кличет!
Александр похлопал Сеню по щекам, растер уши — будил.
— Не надо, — попросил Сеня.
— А что надо? — от дверей поинтересовался Казарян.
— Ты кто? — вдруг почти трезво осведомился Пограничник.
— Я — оперуполномоченный Московского уголовного розыска Роман Казарян. Пойдешь со мной?
— А куда?
— В камеру.
Силы для того, чтобы сообразить, что с ним происходит, иссякли, и Сеня опять приспособился заснуть.
— Кончай балаган, Рома. Пригони машину, а мы с Сережей под белы рученьки выведем.
Пока вели, Сеня, раскачиваясь между Смирновым и Ларионовым, пытался петь «В Кейптаунском порту», а в машине мигом уснул с храпом и стонами.
— Господи, такое стопорит! — удивился Ларионов.
— Это-то и страшно, Сережа, — сказал Роман серьезно. — Сколько таких дураков, несмышленых сявок, которые решили, что они — отпетые урканы.
— Рома, ты складское дело полистал? — перебил Смирнов.
— Эге. Там довольно странная компания. Много их и все разные. Я списочек готовлю.
— Следователь для закрытия концы рубил?
— На первый взгляд все гладко.
— А на второй?
— Читать надо, Саня, а не листать. А я листал.
IVПо Каретному Смирнов добрел до Садового и по Садовому доплелся до площади Маяковского. Казалось, поздно уже. Так нет — гуляли, вовсю гуляли по улицам москвичи. Да и куда деваться — в коммуналках набитых только спать можно, да и то с грехом пополам.
Широкой грудью хватил холодного воздуха. Пахло талой водой, весной. Вот она, расслабка. У Художественного ремесленного училища он свернул на Красноармейскую и направился домой. Мало-Коптевский, стоящие покоем дома — два-«а», два-«б», два-«в».