— А я тебя второй день жду, Саня. Только вот на кой ляд ты Альку приволок?
Не отвечая на вопрос, Смирнов предложил:
— Давай, Виллен, отпустим Валю погулять, а?
— Давай отпустим, — охотно согласился Виллен, — Гуляй, Лера.
— Где мне теперь гулять?! — со значением и вызовом спросила она.
— Теперь — где пожелаешь, — великодушно разрешил старший брат.
Сестра выскочила из дома, яростно хлопнув дверью. Избушка слегка сотряслась. Виллен широким гостеприимным жестом пригласил визитеров в комнату, которая на этот раз была сравнительно прибрана какой-никакой, но женской рукой. Уселись.
— Как ты ей в глаза смотришь? — поинтересовался Смирнов.
— Прямо, — отрубил Виллен. — Так что ты мне хочешь сказать?
— Я не хочу говорить, я хочу слушать, Виля.
— От меня ты ничего не услышишь, — твердо заявил Виллен. Помолчали. Алик встал из-за стола, походил по комнате, остановился у портрета с траурной лентой, не выдержал, спросил:
— Зачем ты все это сделал, Виля?
— Что именно?
— Зачем навел их на меховой склад? — начал задавать вопросы Смирнов. — Зачем ты их посадил?
— Навел, чтобы посадить, — спокойно пояснил Виллен.
— А лбами зачем сталкивал, зачем стрелять друг друга заставил?
— Потому что их через восемь месяцев выпустили. А они не должны жить на свободе.
— За что ты их так ненавидишь? — Алик, сочувствуя, смотрел на Виллена.
— Я ненавижу? — удивился тот. — Можно ли ненавидеть блевотину, дерьмо, помойку? Я просто хочу, чтобы их не было.
— Как красиво-то, Виля! — восхитился Смирнов. — А главное — вранье. Все это из-за Валерии, Алик. Аристократу Приорову сильно не нравилось, что сестра с приблатненными компанию водит. Сначала с Ленькой Жбаном дружила, а потом в Цыгана влюбилась по-настоящему. Так, Виллен?
— Не влюбилась, а путалась.
— Это ты о сестре? — спросил Алик.
— О сестре, о сестре, — подтвердил Виллен. — Глупенькую соплячку эту подонки разок-другой в кабак сводили, она про роскошную жизнь сразу все и поняла.
— Она Цыгана любила, — напомнил Смирнов.
— Да брось ты! Любила! Кого? Падаль эту?! Тварь эту, которая мне, понимаешь — мне! — рассказывала, как они в лагерях политических давили! Пятьдесят восьмая — значит, фашисты! Дави их! А охрана на это с удовольствием закрывала глаза!
— Я тебя посажу, Виля, к этим самым блатарям посажу, — пообещал Смирнов.
Виллен успокоился, посмотрел на него, презрительно фыркнул:
— Не посадишь. Руки коротки. Да и за что, собственно, ты можешь меня посадить?
— За многое. И на порядочный срок.
— Излагай, что имеешь, — предложил Виллен и откинулся на стуле: слушать приготовился.
— Твоя любовница, Елена Петровна Муранова, работает на той самой меховой фабрике. Сечешь?
— Ну, и что это доказывает?
— Пока ничего. Но я Елену Петровну потрясу, как умею, и кое-что докажу. Зрячую наводку докажу.
— Не докажешь. Дальше.
— А дальше — твоя доля в меховом деле.
— Нет моей доли, все Колхознику отдано было.
— Чтобы тот как можно быстрее засветился. Пили, что ли, вместе, и ты его на опохмелку денег добывать отправил на рынок?
— Не докажешь, — повторил свое Виллен.
— Жбана под пулю подставил. Мне Валерия призналась. Ты ей говорил, будто от меня слышал, что Жбан всех на следствии заложил, и поэтому, мол, самый малый срок ему в суде отмотали. Девчонка тут же, естественно, все Цыгану доложила. Как ты посмел сестру в это кровавое болото затянуть?
— Я не собираюсь слушать твои нравоучения.
— Как ты устроил, чтобы Жбан пошел через Тимирязевский лес?
— Догадайся.
— Догадаюсь. И докажу подстрекательство к убийству.
— Не докажешь.
Смирнов вдруг успокоился, расслабился и, уподобясь Виллену, откинулся на стуле.
— Ты хуже их, Виллен. Они хоть по своему кодексу чести действовали. А ты с ними в дружбу играл, в наперстниках и мудрых советчиках у них ходил. И потом — нож в спину. Ты хуже их всех.
— Ты, Саня, судя по всему, когда клопов моришь, руководствуешься какими-то этическими нормами? Я — нет.
— А чем ты руководствуешься? — устало поинтересовался Алик и сел на диван. Виллен вместе со стулом развернулся к нему и объяснил:
— Руководствуюсь я, Алик, одним. Всякое зло должно быть наказано. И, по возможности, уничтожено.
— Зло, а не люди, — возразил Алик.
— Люди, творящие зло, — не люди.
— Тогда и ты не человек, — решил Смирнов. — И я должен тебя уничтожить.