— Вы хозяин квартиры? — спросил Александр.
Гражданин кивнул и вдруг быстро-быстро заговорил, уцепившись сильными пальцами за борт Смирновского пальто:
— Я не могу понять, почему он сердится. Я никого не вызывал, только позвонил в Союз оргсекретарю, спросил, что делать в таких случаях. Он сказал, что все возьмет на себя.
— А в районное отделение кто сообщил?
— Дворник наш, Галия Асхатовна. Она всегда после трех к нам убираться приходит. Пришла — а дверь не заперта, и никого нет. Она сразу к участковому.
— А вы, э-э-э…
— Василий Константинович, если позволите, э-э-э…
— Александр Иванович. А вы, Василий Константинович, всегда в первой половине дня изволите отсутствовать?
— Ни боже мой, Александр Иванович. Жена на работе, дочка в институте, а я с утра до двух за письменным столом.
— Почему же сегодня вас не было?
— Срочно вызвали на заседание секции прозы. — Старший на них недовольно посмотрел. Смирнов взял писателя под руку:
— Мы мешаем, Василий Константинович. Пойдемте на кухню.
В стерильно чистой кухне на столе стоял пустой графинчик и пустой стакан. Смирнов ухмыльнулся:
— От расстройства чувств позволили?
— Не скрою: хотел было. Да он меня опередил.
— Кто «он»?
— Да вор этот.
— Интересно. А много в графинчике было?
Василий Константинович указал пальцем уровень: граммов сто-сто пятьдесят, не больше.
— Что же из квартиры взяли, Василий Константинович?
— Шубу жены, довольно дорогую, из обезьяны, каракулевую дочкину, два моих костюма и так, по мелочам, побрякушки всякие: кольца, кулоны, часы.
— Действительно побрякушки или золото настоящее?
— Золотые, естественно. Кольцо-маркиза с бриллиантами, кольцо с порядочным изумрудом, бирюзовый гарнитур, часы швейцарские в осыпи…
— Ничего себе побрякушки. А деньги?
— Денег в доме не держу. Понемногу в карманах, в сумках. А он, видно, деньги особенно искал. Весь мой стол перевернул, мерзавец.
Смирнов прошел в спальню, куда переместилась группа. Старший посмотрел вопросительно.
— По-моему, скачок, — поделился своими соображениями Александр.
— По-моему, тоже, — саркастически согласился старший. — Высокий профессионал. Работал в перчатках, ни одного пальчика. Нутряк отжат мастерски, взято все по точному выбору.
— Скажите, — робко полюбопытствовал писатель, — почему, когда вот здесь, в спальне, стояли прекрасные кожаные чемоданы, он, для того, чтобы уложить вещи, полез на антресоли и достал старый, драный фибровый?
Из-за спины потерпевших Казарян дал нужные разъяснения:
— Чтобы все соответствовало, товарищ писатель. Вор чемодану и чемодан вору.
— Не понял, — обернулся к Казаряну писатель.
— В ватнике и кирзачах — и с заграничным чемоданом, представляете? Лакомый кусок для любого милиционера.
— Теперь понял! — ужасно обрадовался писатель.
— Мы вам не нужны? — спросил у старшего Смирнов.
— Да уж как-нибудь обойдемся.
— Эксперта я вам оставлю. А мы, Рома, пойдем погуляем.
На улице встретили недовольного Семеныча и удрученного Верного. Семеныч, чтобы избежать подначки, начал первым:
— Вы бы еще нас на улицу Горького вывели или на Театральную площадь! Найдешь тут! Только собаку нервируют!
— Докуда хоть довел? — миролюбиво поинтересовался Александр.
— До Беговой. А там уж — полный бардак, только нюх собаке портить.
Смирнов посмотрел на Верного. Пес, будто понимая, виновато отвел глаза.
— Не унывай, кабыздох!
— Собачку не смей обижать. Если что — я виноват, — сказал Семеныч.
Ничего не ответив, Смирнов ободряюще похлопал его по спине и вместе с Казаряном пошел дальше. Они пересекли Беговую и поплелись вдоль церковной ограды стадиона Юных пионеров. Из-за угла выползал трамвай.
— А ну-ка, покажи, как от тебя Цыган ушел! — требовательно предложил Александр.
— А вот так! — заорал Казарян и с ходу набрал немыслимую скорость. Хотел, вспрыгнув на подножку, показать кукиш отставшему Александру. Но Смирнов успел-таки зацепиться, прыгнул на подножку и показал Казаряну кукиш. Роман ликующим криком вопросил:
— Куда едем, Саня?
— За кудыкину гору! — весело ответил Александр.
Пересекли Ленинградское шоссе и по Дворцовой аллее вышли к устью Красноармейской улицы. Справа, рядом со складом, расположенным в бывшей церкви стиля ампир, стояла обширная пивная.
За стойкой у сатуратора несла бессменную вахту буфетчица Дуська. К ней и направился Александр.
— Сколько же ты лет за стойкой, добрая душа! — произнес он проникновенно и повернулся к Роману. — Помню, как меня еще несовершеннолетнего жалела! Не положено вроде, — ан нет, пожалеет пацана, нальет.
— Несовершеннолетним спиртные напитки запрещено продавать, — сурово сказала Дуся.
— Ты что, не узнала меня, Дусенька?
— Узнала, Санечка. По шуткам твоим нахальным узнала.
Александр облокотился о стойку, грустно так посмотрел ей в глаза.
— Что ты у него купила, Дуся?
— Не понимаю о чем вы, Александр Иваныч.
— Ого, официально, как на допросе! И сразу с отказа. А если шмон с понятыми? Если найду? Соучастницей пущу, Дуся.
Дуся тут же уронила слезу. Крупную, умелую. Смирнов ждал. Наконец, достала из рукава кофты платочек, промокнула глаза, высморкалась.
— Ничего я у него не покупала. В залог взяла.
— Покажи.
Она положила на стойку кольцо с зеленым камнем. Подошел Казарян, глянул на кольцо через Сашино плечо, удивился:
— Вполне приличный изумруд. Вполне, вполне.
— Изумруд не изумруд, а на золоте — проба.
— Сколько ты ему за кольцо отвалила? — ласково спросил Александр.
— Я не покупала, я в залог. Сто пятьдесят ему налила.
— Ты мне зубы не заговаривай. Сколько?
— Двести рублей.
— Вот и ладушки. А теперь — по порядку, и не торопись, с подробностями.
Не в первой. Дуся рассказывала гладко, как под протокол.
— Часов в двенадцать явился. Тихий такой, спокойный. Постоял в дверях, осмотрелся и — ко мне. «Дусенька, — говорит, — край. Срочно к сестре ехать надо, а, как на грех, ни копейки. Возьми у меня кольцо, последнюю память о матери. Слезьми обливаюсь, но продаю». Столковались на двух сотнях. Я ему сто пятьдесят налила и кружку пива. Отошел он к столику, за которым Кащей стоял, выпил свои сто пятьдесят, поговорил с Кащеем, и они ушли. Все.
— Чемодан при нем был?
— Явился-то без чемодана. А потом, когда они вышли, я в окно глянула. Вижу: с чемоданом идет. Значит, в тамбуре его оставлял.
— Кащей — это Серафим Прохоров?
— Он самый, Санечка.
— Наказала ты себя на двести рублей, — посочувствовал Александр и осторожно спрятал кольцо во внутренний карман. — Тронулись, Рома.
…На углу Красноармейской возвышалось монументальное здание клуба летчиков — бывший ресторан сомнительной репутации «Эльдорадо». Напротив соперничало с ним шиком конструктивистское чудо — жилой дом работников авиации, в первом этаже находился гастроном. Заглянули туда. В винном отделе Смирнов спросил:
— Кащей сегодня водку брал?
— А когда он ее не берет? — вопросом на вопрос ответила ленивая продавщица.
— Сколько бутылок взял?
— А кто ты такой, чтобы тебе отвечать? — не могла перейти на ответы женщина.
Александр развернул удостоверение. Продавщица с удовлетворением усмехнулась:
— Достукался, значит. Три пол-литры он взял. И не сучка, а «Московской».
— Гуляет, выходит, ну будь здорова, тетка! — пожелал Александр и направился к выходу. Примолкнувший Казарян уважительно двинулся за ним.
Во дворе кащеевского дома женщина рубила дрова.
— Серафим дома? — спросил Смирнов.
Женщина воткнула топор в колоду, заправила под платок высыпавшиеся из-под него волосы и ответила недобро:
— Где ж ему быть? Если не в пивной, то дома.