Байкичу понадобилось несколько дней, чтобы сориентироваться во всей этой сутолоке и почувствовать себя непринужденно. Каждую минуту надо было проходить мимо часовых в белых нитяных перчатках, охранявших скупщину, мимо жандармов в коридорах и у дверей, мимо комиссариата. Ежеминутно откуда-нибудь возвращался или куда-нибудь уходил если не господин министр, то уж во всяком случае бывший господин министр, или господин председатель, заместитель председателя, господин секретарь, господин… Больше всего было господ председателей: совета министров, скупщины, партий, отколовшихся групп партий, советов, комитетов, подкомитетов, мандатных комиссий, секций, клубов… Журналисты даже главного служителя, полного достоинства старца с длинными черногорскими усами, величали председателем. Все были председателями. Других просто не было видно. В первые дни Байкич немного сторонился своих коллег, мрачных и серьезных парламентских репортеров, их широких черных пиджаков и полосатых брюк. Все, о чем они говорили вполголоса — и как-то сквозь зубы, — было для него загадочно и непонятно. Два-три слова, брошенных из одного угла комнаты для прессы в другой, — и люди добрых полчаса беспрерывно пишут. Повсюду вороха отпечатанных на машинке листов бумаги. А прибывают все новые и новые. Репортеры их хватают, тут и там подчеркивают какую-нибудь фразу, переписывают ее или передают по телефону, и вот уже весь этот ворох бумаги выброшен, использован, мертв. Байкич попытался сам что-то прочитать, но ничего не разобрал, все показалось ему тем, чем и было на самом деле, — сумбуром. В первый день Байкич даже не смог понять в этой лихорадочной суматохе, что именно происходило в тот момент в скупщине. Марковац, пожелтелый человечек с гнилыми зубами, увидел его и спросил запросто:
— А вы что тут делаете, коллега? — И, не дожидаясь ответа, устремился по коридору за каким-то председателем. Байкич увидел его только спустя некоторое время: он стоял у окна в буфете с пустым стаканом в одной руке и надкусанным бутербродом в другой. Он задумчиво смотрел на здание министерства строительства, на котором достраивался третий этаж. Байкич хотел пройти мимо, но Марковац его заметил и улыбнулся.
— Смотрю, как они работают, — сказал он тихо. — Эти люди действительно что-то строят, что-то созидают… — Он оборвал фразу. — Теперь в Топчидере все уже, конечно, в цвету. Я там не был года два, но побываю, как только смогу. Вы любите лес, поле, траву, словом — зелень и природу?
— Меня интересует то, что здесь происходит, — перебил его Байкич.
— Торгуются, — пробормотал Марковац и принялся за бутерброд. — Вы, понятно, еще не можете ориентироваться?
— Да, в самом деле не могу.
— Знаю, мне звонил редактор и просил вам помочь. Сколько вам лет?
— Двадцать один.
— В эти годы человек еще уверен, что все, что блестит, золото. — Марковац взялся за другой бутерброд. — Держитесь всегда следующего правила: когда что-нибудь случается, сразу ставьте вопрос — почему? Почему случилось именно так, а не иначе? Если вы знаете, что ничто не может быть создано из ничего, что все между собой связано и взаимно обусловлено, что корни совершающегося сегодня находятся в прошлом, в том, что случилось вчера, — все для вас будет легко объяснимо. При условии, конечно, что у вас объективный взгляд на прошлое. Кстати сказать, люди это знают, и потому история — самая фальсифицированная из всех наук. Если вы хотите, например, правильно понять борьбу, которая теперь происходит между политическими партиями, недостаточно только констатировать, что народная и общенациональная партии централистические, а аграрная — поборник автономии; задав же себе вопрос, почему они стали такими, вы увидите, если воздадите кесарево кесарю — отдадите должное личному значению вождей, что за этими столкновениями кроется различие путей исторического развития отдельных областей, вероисповеданий, складов ума, понятий, обусловленное различным экономическим положением, которое в свою очередь обусловливает различные потребности и диктует разную «политику». И когда вы взглянете на нашу действительность с такой точки зрения, вам станет ясно, что не только люди, но и партии действуют под влиянием не каких-то чистых идей, а целого комплекса сложных причин. Если вы, зная экономическое положение в Старой Сербии, учтете исторические тенденции и методы развития некоторых вновь присоединенных областей{42}, вы поймете, откуда происходит сила народной и отчасти общенациональной партий. Если вы вдумаетесь в существующие отношения в некоторых других вновь присоединенных областях, то сразу разгадаете, отчего так веет духом автономии и сепаратизма. В тысяча девятьсот восемнадцатом году мы должны были совершить национальную революцию, а добились только политического объединения. И как! Одни шли в это объединение с неправильным убеждением, что в новом государстве полностью, без всяких изменений сохранится старый сербский государственный строй, другие — со столь же неправильным убеждением, что и по отношению к новому государству история повторится. Сплошные глупости и это в момент, когда, с одной стороны, стоял вопрос о налогах и репарационных облигациях, а с другой об аннулировании старых денег. Первое декабря тысяча девятьсот восемнадцатого года, когда одни считали правильным объединение в единое государство, а другие считали, что таким государством должно быть единое королевство, — не является началом сегодняшних разногласий, а только первым видимым признаком уже существовавшего, глубокого, скрытого конфликта, который тянется с самого Корфу{43}. Все, что случилось потом, коллега, и случится дальше, — неизбежно. И то, что государство было провозглашено обыкновенным декретом правительства, и то, как было созвано временное представительство и принят порядок работы Учредительной скупщины, и то, как был решен вопрос большинства, которое должно было принять новую конституцию, и сама конституция — ведь Видов день всегда был для нас роковым днем{44}, — за которую голосовало всего двести двадцать три депутата из четырехсот девятнадцати. К этому основному конфликту и разногласиям — а их понимали лишь немногие люди, которые сразу и были отстранены большинством — надо прибавить еще и личное соперничество, ненависть и интересы — а ведь партия в своем теперешнем состоянии не что иное, как конгломерат личных интересов в самом узком значении этого слова, — и тогда вы ясно представите картину всего этого хаоса. Как вы замечаете, я говорю только о крупных партиях, — за конституцию голосовали народная, сельскохозяйственная, мусульманская и общенациональная партии (последняя — единственная партия, которая образовалась после объединения из обломков разных партий; остальные же, и это необходимо запомнить, — партии старой формации). И вот что происходит: сельскохозяйственная партия, сформировавшаяся в одной области, на первых же выборах вдребезги разбивается католической партией, являвшейся противником новой централистской конституции, и в то время как мусульманская партия, голоса которой были получены лишь в результате трудных переговоров и крупных административных уступок, сразу после провозглашения конституции ставит вопрос об автономии своих областей, другими словами — сама переходит в антиконституционный и антицентралистский лагерь. А теперь самое замечательное. Одно крыло этой партии старается остаться верным данному слову, а другое использует не только доводы вероисповедания — вспомните о культурном уровне мусульманских масс, — но и банковские учреждения, которые почти целиком в ее руках, и таким образом конституционное крыло мусульманской партии на первых же выборах исчезает с лица земли. На самом деле за спиной всего этого стоят крупные поместья: имения бегов и имения графов. Вы следите за мной? Я объясняю все очень бегло и схематично.