— И стоит тебе показать билет, словно ты депутат, и кондуктор тебе откозыряет? — удивлялся газда Йова.
Только после того как они досыта наговорились о всевозможных доходах, выпили «еще по кружке пива» и съели на закуску по «кусочку» жареной ливерной колбасы, осмотрели свиней газды Перы, обошли печи для обжига извести и постройки газды Йовы, издали поглядели на четыре гектара знаменитого фруктового сада отца Стояна, «какого нет и в трех соседних округах», — только после всего этого Байкич смог остаться с глазу на глаз с газдой Перой, который повел его в свой «банк». Это была маленькая одноэтажная лавочка, не больше соседней парикмахерской, на окне которой стояла склянка, полная пиявок. А на окне «банка» лежали пачки старых газет и черепицы, сложенные пирамидой; все это было покрыто пылью. С внешней стороны на стекле крупными золотыми буквами было выведено: «Банк — Займы». Вот и все. Внутри помещение было перегорожено, как бывает в маленьких почтовых отделениях, деревянной перегородкой, за которой виднелся старый помятый несгораемый шкаф. У стола, покрытого оберточной бумагой, сидел молодой парень в синей суконной куртке, расшитой черным шнуром, и ужинал. Перед ним на газете были разложены хлеб, сыр и зеленый чеснок. На краю стеклянной чернильницы была насыпана соль, в которую молодой парень осторожно обмакивал чеснок. Это был писарь и бухгалтер банка. Пока молодой человек смущенно прятал еду в ящик, газда Пера проводил Байкича за перегородку и, разведя руками, сказал:
— Мы каждый год выбираем Деспотовича депутатом. И как мы скажем, так и будет. Не много, зато веско. Дела у нас все верные и честные. Я работаю только на совесть. По закону. И через пять лет половина уезда будет принадлежать мне. Половина. Я не бросаю слов на ветер. Сказано — сделано! Будьте уверены. Я свое дело знаю. Крестьянина надо прижать, потому что он тверд и сух, как кизиловое дерево. Он не поддается. Но на это существует закон. Если не платит — с молотка. Теперь меня уже достаточно узнали и сами продают, гонятся за лучшей ценой. Я им не препятствую. Сердце у меня мягкое, пускай сами продают, пускай и им что-нибудь достанется, коли сумеют выхватить. Но крестьянин стал портиться. Я сам крестьянин. Вырос в деревне и знаю как и что. Долго так продолжаться не может. Глупости, что мы душим крестьянина процентами. Боже сохрани! На это есть закон, и мы поступаем только по закону. Но крестьянин переменился, работает уже не так, как раньше работал, когда его дед в поте лица пахал деревянным плугом и боронил самодельной плетеной бороной, навалив в нее сверху камней, а теперь всякий голодранец хочет заломить шапку и петь, хочет иметь железные машины, селекционные семена хочет, — он выругался, — помимо хлеба, еще и лепешек. А как? Путем займов! Если хотите знать, в этом больше всего повинны окружные агрономы. И женщины! Вы не знаете, до чего народ испортился. Эх! Раньше, в доброе старое время, женщины, бывало, впрягутся в работу: прядут, ткут и тому подобное, а теперь каждая хочет покупать готовые платья и городские туфельки. А на что, скажите на милость? Тридцать лет тому назад люди были счастливы, но они этого не знали. А теперь ненасытно все заглатывают, как утки. Чтобы заплатить по маленькому векселю, они выдают два новых и крупных векселя, а потом мы оказываемся виноваты. На самом-то деле мы поддерживаем страну. Мы даем в кредит. Покупаем семена. Тут и говорить нечего.
Байкич слушал, а руки в карманах покрывались потом. Газда Пера смущал его этими открытиями из области деревенского легкомыслия и лени, но заставил еще больше смутиться, когда в полутемной лавочке доверительно пожаловался на Деспотовича, который не сдержал своего обещания.
— Мне нужны деньги, а они машины посылают! Один раз сошло с рук, а больше народ не хочет, ему деньги нужны.
Байкич не знал, что отвечать, но вспомнил совет Бурмаза и спросил:
— Будет ли у вас какое-нибудь поручение в Белград?
— Передайте вы ему… — С губ газды Перы готово было сорваться бранное слово, но он удержался. — Знаешь что? Пойдем-ка ко мне ужинать. А как взойдет луна, отправимся на молотьбу… я молочу свою пшеницу в деревне. Переночуем у моего кума Главицы, а завтра ты со мной проедешься по уезду. Посмотришь, что и как делается, и обо всем расскажешь, раз тебя послали поглядеть. — И добавил едко, так что Байкича снова в жар бросило: — Шлют надсмотрщиков, словно мы сами не умеем справиться. — Пока они шли по главной улице посреди стада возвращавшихся домой коров, газда Пера объяснял Байкичу: