Он совсем размяк и потерял всякую охоту ехать дальше. До поезда оставалось целых три часа. Байкич зашел в ближайшую кафану просмотреть последние номера белградских газет и закусить. В кафане никого не было. Отчаянно жужжали мухи, погибающие на липучках. Слуга, занятый чисткой карбидной лампы, что-то напевал. Байкич взял первую попавшуюся газету. Сразу бросился в глаза крупный заголовок о репарационных облигациях, абзац, напечатанный жирным шрифтом. Сердце у него остановилось. Он силился что-то понять, хотя все было ясно, но ему не верилось. Нет, это же бессмыслица! Да он же не… и теперь — это недопустимые в журналистике приемы! Он лихорадочно схватил другую газету, «Штампу». Всюду одно и то же опровержение — не Деспотовича, а министерства. Опровергалось даже самое интервью! «И «Штампа» не возражает!» Байкич провел рукой по лицу, посмотрел на слугу, который мыл руки, увидел на стене, рядом с разрешением на продажу напитков, портрет короля и тут же картину, изображавшую коронование Душана{51}. Сам Байкич сидел за чистым и еще пустым столом, края скатерти были прикреплены прищепками, чтобы ее не унес ветер. Все было ясно и четко. Байкич, оцепенев, снова бросил взгляд на газету. Вся ответственность за панику падала на «ложные и тенденциозные известия». «Искусно организованная кампания…» Вся кафана — вместе со слугой, липучками, коронованием Душана — торжественно поплыла вокруг Байкича. Он закрыл глаза и остался так с минуту. Потом швырнул газету, схватил шляпу и бросился на почту.
— Дайте, пожалуйста, Белград, редакцию «Штампы».
Он стал нервно ходить по темному коридору почты. От пола, облитого маслом и керосином, противно воняло. «Значит, я… Ага, дела идут хорошо, дела идут хорошо! Недобросовестность журналиста… моя недобросовестность. И моя полная подпись! А это значит, что я нахожусь на службе у банкиров, у газды Перы, что я ничтожный человек, которому платят за обман редакции! Но посмотрим, посмотрим!» Он подошел к окошечку.
— Все еще нет соединения?
Он посматривал на часы. Закуривал сигареты и сразу, занятый своими мыслями, бросал их или держал так долго, что они обжигали ему пальцы. Внезапно его осенила мысль: «А что, если тут замешан Бурмаз? Тогда эта «ошибка» при верстке… И его «друзья» в «Штампе»…» Но сразу успокоился: «Нельзя же допустить, чтобы Деспотович делал что-нибудь, сговорившись со «Штампой». Да к тому же с Бурмазом, со своим бывшим чиновником!» Между тем к этой мысли прибавилась новая: «Все «друзья» «Штампы», которых я видел, говорили только о покупке репарационных облигаций, как и газда Пера, главный избиратель Деспотовича. Значит, здесь налицо какой-то сговор. А если так, значит, я…» У Байкича захватило дыхание, с минуту он стоял неподвижно, от бессильной злобы глаза его наполнились слезами. Новый довод, пришедший ему на ум, несколько успокоил его: «Но… я с ума сошел, Бурмаз же сказал, что подозревает что-то… потому и послал меня в Блажевцы. Так, но тогда почему «Штампа» молчит? Почему они не стали на мою защиту? Почему Бурмаз не дал опровержения, почему не подтвердил подлинность моего интервью?» Казалось, голова у него вот-вот лопнет от всех этих противоречивых мыслей. Может быть, Бурмаз ждет новых, более точных данных, чтобы напасть на Деспотовича и стать на его защиту? Байкич отчетливо понимал, какую роль он призван играть в этом разоблачении. Им овладело чувство, которого он раньше не испытывал: ненависть к Деспотовичу. «Нам давно пора свести старые счеты! Так, пустяковые счеты!» Он был до того занят своими мыслями, что не сразу услышал приглашение телефонистки. Он ворвался в маленькую, темную кабину. От трубки неприятно пахло сотнями рук, бравшихся за нее, дыханием сотен людей и старым эбонитом. Даль жужжала и звенела в ее отслужившей катушке. Из редакции отвечал Шоп. Голос его был едва слышен, точно он говорил с того света. Байкич с трудом дозвался Бурмаза. Услыхав его первое «алло», он стал, захлебываясь, все выкладывать. На том конце провода Бурмаз терпеливо молчал. Дали мелодично звенели, катушка потрескивала. Байкич был весь в испарине. Ему хотелось услышать хоть одно слово поддержки. Хотелось узнать, сразу, по телефону, какое значение имеет его открытие о связи этих людей с покупкой репарационных облигаций и Деспотовичем; и обоснованны ли его подозрения; и входило ли в намерения Бурмаза, чтобы он все это открыл; а если да…
— Ну и что? — прервал его голос Бурмаза.
Кабина была крохотная, Байкич задыхался. Он вдруг понял: то, что он сейчас делает, бессмысленно, напрасная трата времени. Он вцепился в аппарат и закричал: