— Я становлюсь чувствительным к свету, как крот! — проговорил Андрей, как бы оправдываясь. — От такой жизни скоро совсем ослепну. Стоит чуть подольше поработать — и глаза начинают слезиться.
Байкич не поддался обману. Он спросил, словно бы наобум, и сам подивился точному смыслу своего вопроса:
— Разве уже нельзя помочь?
— Нет. Поздно. Теперь уже поздно даже звать доктора. Когда надо было идти к доктору, жена потащила ее к гадалкам, чтобы те погадали ей на кофейной гуще! — Андрей снова снял пенсне. — Я только недавно узнал. От меня скрывали. От меня нетрудно и скрыть. Что я в таком деле понимаю?! Должно быть, и я во многом виноват… Но вот подите же, некогда заниматься детьми. Работаю. Домой прихожу усталый. Пожалуется жена на кого-нибудь из детей — я его отлуплю. Вот и все воспитание, которое я как отец мог дать своим детям. Так они росли и растут без меня. И боятся меня. И ненавидят меня, потому что жена им постоянно на меня наговаривает. А я детей люблю. Люблю и Станку. Ее даже больше всех остальных. Она красивая и хорошая. Может быть, слишком хорошая. Я и сейчас думаю, что она это сделала не из озорства, не из легкомыслия, а по доброте сердечной и по наивности. Она не скверная и не испорченная. Она и сейчас не такая. Если бы я узнал вовремя, я бы все сделал… да, сперва бы, конечно, простил — в таких случаях надо прощать, — а потом сделал бы все, чтобы спасти ее от насмешек и позора. Для нас — нет, не для нас, а для жены, — все это невыносимо, она ее бьет, запирает, придирается к ней; но для меня, для меня… я смотрю на это не так строго… не посмотрел бы так строго. Где хватает на шесть ртов, хватит и на седьмой. Если бы я знал, я бы постарался ее спасти, потому что теперь и с учением и с обществом покончено. Я не знаю, но слышал, что она дружила с детьми из богатых семей… Теперь эти дома будут для нее закрыты. — Он с минуту помолчал, уставившись на Байкича. — Третьего дня вечером я их избил до потери сознания — и Станку и жену. И словно по камню ударял: ни слова, ни единого слова, ни звука… Поверь, мне было бы легче, если бы она назвала виновника, но они боятся, чтобы я своей горячностью не нарушил их план, потому что у жены есть план — у нее всегда какие-то планы. Вот почему я остался тут и не пошел домой! Если бы я вновь натолкнулся на их упорное молчание, если бы они опять остались глухи и немы, я мог бы их убить. Тебе этого не понять… когда боишься самого себя, скрываешься от близких, чтобы их не избить!
Пенсне Андрея лежало на столе; в неясном свете его ввалившиеся глаза казались двумя окровавленными впадинами. Он закрыл их руками. Байкич боялся вздохнуть полной грудью.
— Андрей! Андрей, что с вами?
Он схватил его за плечи и стал трясти. Андрей отнял руки от лица: он смеялся.
Байкич почувствовал запах ракии.
— Вы все-таки пили! — воскликнул он в негодовании.
— Кулисы! — Андрей поднял палец. — Кулисы, а за кулисами гниль, они гниют, и мы гнием вместе с ними! Вот послушай… — Он вытащил то, что писал. «Милостивый государь, вам хорошо известно наше материальное положение. Воспитанный вашими попами в духе смиренной покорности, я, подленький человечек, не смеющий делать то, что должен сделать, нижайше прошу вас назначить мне время и место, куда бы я мог явиться, для того чтобы вы, после того что вы сделали с моим ребенком, могли спокойно плюнуть мне в лицо. Это вам за предложенные деньги. Уважающий вас и т. д.» Или вот еще: «Сударь, ребенок должен родиться независимо от того, дали вы деньги или нет. Ваш подлый поступок вполне отвечает принципам, которых вы придерживаетесь в вашей мерзкой жизни. Пишу это письмо для того, чтобы ваши родные могли с первого дня знать, кто вас послал ко всем чертям, где и есть ваше надлежащее место. Примите и на этот раз уверение в моем глубочайшем презрении». Не перебивай, все сам скажу тебе: ни то, ни другое из этих писем послано не будет.
— Погодите, вы знаете кто?
— Знаю. Миле Майсторович.
— Ах… — Байкич с трудом проглотил слюну. — И?..
— Как ты думаешь, что такой человек, как я, мог бы затеять с пятьюдесятью тысячами?
— Вы пьяны!
— Нет, я трезв, совершенно трезв.
— Эх, оставьте, не пьяны, так с ума сошли!
— Нет, ты должен выслушать. Я не сумасшедший. Раскинь умом: если бы я купил домик где-нибудь за Новой Смедеревской заставой или на Пашином холме, то мне хватило бы моего заработка. А сейчас нет. Мы все и голодны и босы. Теперь посмотри с другой стороны: я пойду и учиню скандал — он все равно на ней не женится, в суд нечего обращаться, потому что она совершеннолетняя, а он нет, и потому, что у них есть деньги, чтобы платить адвокатам, а у меня нет… безрогий с рогатым не бодается, Байкич. И в довершение всего получу еще пинок в зад, потеряю место и останусь со всей семьей в буквальном смысле на улице. Ты об этом и не подумал? Погоди, я должен тебе все сказать. Нелегко быть честным. Но я хочу остаться таковым, я человек честный, ничего бесчестного не делаю, я и пальцем не шевельну, чтобы получить эти деньги…