Убрал артефакт в карман. Штука очень серьезная, просто так ей светить нельзя. Только хотел присесть, закурить, как пришел вызов от дядюшки, не с того света, с этого:
— Борис, с тобой все хорошо, где ты?
— Дядя Петя, терпимо. Слышал шум, испугался и дал деру. Я в парке нашем, в чащобе спрятался в надежном месте.
— Хорошо, жив и славно. Нападение на нас. Пока держимся, за подмогой послали. Если хорошо укрылся — сиди до утра и не отсвечивай.
— Добро. Дядя Петя, нас последний разговор помните? Насчет изгнания из рода. Я понимаю, что барона нет и у нас проблемы. Можно эту просьбу без него исполнить? Можно ускориться?
— Я подумаю, что можно сделать.
Пришлось резко разорвать связь. Интуиция подбросила с задницы и заставила двигаться дальше. Похлеще артефакта, что дергал за шею. Ох, грехи мои тяжки.
Мост впереди раскрылся в предрассветном тумане. Высокий, железный, будто вырезанный из стимпанковской сцены. На середине стояла женская фигурка в белом плаще. За перилами, обхватив ржавую балку. Не просто стояла, решалась, готовилась к последнему шагу…
Явление 22.
Фигурка была не одна. Мост перекрыт, в стороне народ толпился как на ярмарке. Звук не доносится, но видно, как все возбуждены и озадачены.
В принципе, светает. Можно и к людям выбираться. Если убийцы не пойманы — ушли давно. Кто остался преследовать — на людях достать сложнее.
Выбраться на насыпь оказалось той еще задачей. Первую часть прошел легко, ступеньки и поручень, на который можно наваливаться и отдыхать через шаг. Последние метры преодолел как благородный гордый лев — на четырех конечностях, толкая коробку перед собой. Точнее на пяти, пузо тоже волочилось по земле, мешая подъему. Зато помогло не съехать вниз, когда руки отказали. Поднялся, отряхнулся, встретился глазами с десятком опешивших людей. Не каждый день из-под моста фырчащий бегемот выбирается, в крови, грязи и еще не пойми в чем.
Вперед скакнул молодой сержант, лопоухий, стрижен ежиком. Звание по взгляду и прыти понял, знаки различия вообще не знакомы. Надо бы такой же прической обзавестись.
Полицейский вякнул, выпячивая грудь, и заслоняя гражданских, — Гражданин, предъявите ладонь для опознания. Косится, нервничает, что-то на боку лапает.
А я чего? Держи, мне не жалко. Око стоит, снимает, но больше не меня, а вообще всю делегацию, а через раз — фигурку в отдалении. Аж как-то не по себе, не я центр внимания.
Поменялся голос, ушла строгость и боевой задор, — Борис, Борис Антонович, Скотинин? Простите, ваше благородие, порядок такой.
Народ зашептался, пяток прилично одетых теток и десяток слуг, — Это, не может быть. Это Боря Скотинин.
— Скотинин?
— Да не может быть, это бомж какой-то пьяный обдолбанный.
— Не бывает бомжей таких габаритов, им есть нечего.
— Да, как же? Чего это с ним?
— Точно он, Борис, он с моей дочкой учится. Учился. Вот к чему приводят неравные браки.
— А это при чем, как?
— Женился на простой торгашке, и вот, докатился.
На стадо теток я даже не взглянул, пошел на оцепление как на таран. Мухины вассальный род. Так что полное право имею. Заграждение моего напора не выдержало, то ли конфликтовать себе дороже, то ли вид у меня больно грозный. Расступились полицейские, сержант в спину бросил:
— Ваше благородие, не надобно, спрыгнет она. Вот представителя, переговорщика ждем-с.
Буркнул через плечо, — Вы бы не ждали-с, а делали что-то-с.
Мост ржавый, с виду надежный, но такому, как Боря, лучше бы не наступать. Лучшие времена видал — лет сто назад. Качается, гудит, ветерок прохладный поднялся.
Олеся, та самая, стояла за перилами и крепко держалась за пучок арматуры. Почти как на видео, только вживую еще более тощая и жалкая. Лицо зареванное, в разводах. Глаза, нос-пуговка, все красное и распухло.
— Здорово Лясяндра. Есть пожевать чего?
— Борис, Борис Антонович, вы? Откуда? Не подходите.
— Да я чего, просто спросить хотел, вот.
— Нет, нету ничего, совсем.
— Как нет? Плохо. Вот вафли у тебя классные. Объеденье. А ты чего прыгать собралась, а поесть ничего не взяла?
— Совсем ничего, ни крошки.
— Жаль, да. Разве на голодный желудок такие дела делаются? И чего мне делать теперь?
В голосе прорезались рыдания, — Я все равно прыгну! Не отговаривайте!
Любой самоубийца, особенно вот так, на краю, все равно до последнего ждет чуда.
— Да я чего, и не собирался. Просто кушать хочу.
— Нет у меня ничего, не знала. Вот смотрите, вот, девчонка закричала с надрывом.
Из плаща показалась рука, точнее культя. У девчонки не было левой кисти. Повязка аккуратная, видно, что все зажило. Кожа молодая, розовая. Неделю назад мы точно виделись, все на месте было. Значит что-то случилось, день-два назад руку потеряла, а лекарь залечил.
Помахала мне перед носом, балансируя на ржавой арматуре, — Не могу я так больше! Я без руки теперь. Зачем мне жить? Зачем? Как? Нет больше у меня милости. Нет. Не хочу мерзостью становится. Не стану.
Девочка в депрессии, горе переживает, понятно. Как правильно с теми, кто на подоконнике стоит разговаривать? Правила общие есть, главное — не обесценивать то, что потеряно, не давить. Каждый психолог мессией себя считает, свое рекомендует. Мир и любовь. Но это тема не простая — каждый случай уникален.
Я важно промямлил, — Все верно. Без руки жизни нет. Я бы даже не знаю, решился бы прыгнуть или нет. Я слабый, я бы не смог. А ты молодец, сильная. Потеря руки это все. Это смерть.
Стоп, «Я бы на твоем месте» нельзя говорить. Это ничего, кроме раздражения не вызовет, я же никогда на ее месте не был.
Некстати донесся рев Мухина-старшего, — Эгоистка, давай, давай вперед. Думаешь только тебе хреново? Только о себе думаешь, а о матери, о семье ты подумала? Внимание хочешь привлечь? Ну так добилась, вот, вот тебе внимание, уже Скотинины тут. Этого добивалась? Давай, не будь идиоткой, слазь, пока я…
Высер просто на грани фантастики, именно так с самоубийцами и надо разговаривать, чтобы любые сомнения развеять. Хвала Вечному ученику, полицейские на руках повисли, оттеснили, увели подальше.
Олеся шумно задышала, сделала шаг к краю. Ничего она сейчас слышать не будет. Сначала из истерики вывести надо.
Жизнь ее выбросила, друзей нет, родственники вижу какие любящие. Осталось смотреть на счастливых людей с одной мыслью — почему именно меня вот так покалечили и все отобрали. Все отобрали, стоп, в школе она за Борей хвостиком ходила, вечно подкармливала и в рот заглядывала. А Боря об нее ноги вытирал. Не только значит рука, не моя ли свадьба — последняя капля?
— Слушай Лясяндра, тут дело такое. Меня женили на днях. Но пока еще не было ничего. С невестой. Но будет, сама понимаешь, — приблизился еще чуть, зашептал торопливо, — По секрету скажу, ты же теперь никому не разболтаешь — я и не умею чего как с женщиной делать надо. Тебе же уже все равно. Давай я потренируюсь чуть. Ну чтобы в грязь лицом не ударить.
Лицо у девчонки вспыхнуло, — Да как ты…, как вы смеете, как? Что бы я, да никогда, лучше прыгну, прыгну, прямо сейчас.
— Лясь, да ладно тебе, прямо как собака на сене. Не себе ни людям. Пойду тогда вниз, там подожду. Там вот очередь уже, но ничего мне тоже хватит.
— Не врите, нет там никого!
— Здрасте. И Чижик там, и Груш, просто в кустах прячутся. Боятся спугнуть, вдруг ты передумаешь. Они мастера по этому делу, тут же как ни день, так девчонка кидается, то любовь, то хомячок любимый сдох.
Олеся задохнулась от возмущения, губа оттопырилась от омерзения, — Не передумаю, никогда. Я не могу так больше. Не передумаю, нет. На острые камни прыгну, чтоб никому не достаться.
Егор тоже без руки. Рановато, для звонка, но делать нечего.
— Дядька Егор удели минуту. У тебя руки нет, расскажи, как живут с этим?
— Боря, ты не обнаглел часом? В такую рань любопытство свое тешить. Я твоим дядькой быть еще не согласился, а теперь вообще сомневаюсь…