И помните, товарищи: ничто не должно поколебать вашей решимости. Пусть никакие красивые слова не собьют вас с пути. Не верьте человеку, когда он будет говорить, что у него и у животных общие интересы и что чем богаче его стол, тем больше вам с него перепадает. Все ложь. Человек всегда блюдет свой интерес. Ну а мы, животные, должны сомкнуть наши ряды, должны крепить наше единство. Все люди — враги. Все животные — братья…
Его слова заглушил внезапный шум. Пока Майор держал свою речь, из щелей сарая вылезли огромные крысы и присоединились к слушателям. Тут их засекли собаки, и несдобровать бы крысам, не юркни они обратно в щель. Майор поднял копытце, прося тишины.
— Товарищи, — сказал он, — нам надо определиться. Крысы и дикие кролики — кто они, друзья или враги? Ставлю вопрос на голосование. Итак: считает ли собрание, что нам с крысами по пути?
Подавляющим большинством голосов вопрос был решен положительно. Против оказались четверо, три собаки и кошка, которая, как позже выяснилось, проголосовала за оба предложения. А Майор продолжал:
— Мне осталось сказать немногое. Еще раз повторю: будьте непримиримы, в своей ненависти ко всему, что связано с именем человека. Всякое двуногое — враг. Всякое четвероногое или крылатое — друг. Но важно, чтобы в борьбе с человеком мы не уподобились ему. И позже, когда он уже будет низложен, нельзя, чтобы мы погрязли в людских пороках. Ни одно животное не должно жить в доме, спать в постели, носить одежду, не должно употреблять алкоголь и курить табак, заниматься торговлей и вести денежные расчеты. Что бы человек ни делал, все дурно. А самое главное — животные не должны угнетать себе подобных. Среди нас есть слабые и сильные, умные и не очень, но все мы братья. Ни одно животное никогда да не убьет другое. Все животные равны.
А теперь, товарищи, мой сон. Рассказать его трудно. Я увидел, какой будет земля без человека. И вдруг вспомнил совсем забытое. Давным-давно, в пору моего поросячьего детства, моя мать и тетки певали старинную песню — они знали только мелодию и первые три слова. Я помнил эту мелодию, но со временем она как-то забылась. И вот сегодня ночью я услышал ее во сне. Более того, я услышал слова, которые наверняка были известны нашим далеким предкам и казались уже навсегда утраченными. Сейчас я вам спою эту песню. Конечно, я стар и голос у меня уже не тот, зато, когда ее разучите вы, она зазвучит в полную силу. Песня называется «Скот домашний, скот бесправный».
Старый кабан прочистил горло и запел. Хотя голос у него и вправду был уже не тот, однако пел он довольно прилично, и мелодия сразу западала в сердце, напоминая одновременно «Клементину» и «Кукарачу». Впрочем, ближе к тексту:
Экстаз был полный. Майор не успел добраться до последнего куплета, как уже грянул хор. Даже самые несообразительные сходу запомнили мелодию и отдельные слова, а более смышленые, вроде свиней и собак, через несколько минут знали песню наизусть. После двух или трех проб весь личный состав скотного двора дружно горланил: «Скот домашний, скот бесправный…» Мычали коровы, выли собаки, блеяли овцы, ржали лошади, крякали утки. От избытка чувств песню пропели пять раз подряд и пели бы, наверно, до утра, если бы не грубое вмешательство извне.
От этого «пения» проснулся мистер Джонс и спросонья решил, что на ферму забралась лисица. Он схватил в углу охотничье ружье, всегда стоявшее наготове, и пальнул в темноту крупной дробью. Огонь приняла на себя стена сарая, что послужило сигналом к окончанию собрания. В один момент всех словно ветром сдуло. Четвероногие зарылись в солому, крылатые расселись по шесткам, и на ферме воцарилась полная тишина.
Глава вторая
Спустя три дня душа старого Майора тихо отлетела во сне. Могилу ему выбрали с видом на фруктовый сад.
Это случилось в начале марта. Следующие три месяца прошли в бурной, хотя и тщательно законспирированной, деятельности. Если говорить о наиболее сознательных животных, то речь Майора буквально перевернула их представления о жизни. Никто не знал, когда сбудется гениальное предвидение, трудно было рассчитывать на то, что Восстание произойдет при их жизни, но ясно было одно: надо сделать все, чтобы приблизить этот великий день. Вся просветительская и организационная работа легла на плечи свиней, как на самую мыслящую часть животного мира. Среди последних выделялись два кабанчика — Цицерон и Наполеон, которых мистер Джонс выращивал на продажу. Наполеон был крупный и весьма свирепый на вид кабан беркширской породы, единственный беркшир на ферме; он умел настоять на своем, хотя и не обладал даром красноречия. Цицерон же был нрава веселого, фантазер и говорун, но ему, по общему мнению, не хватало основательности. Прочие кабанчики откармливались на убой. Самый заметный из них был Деловой, шустрый такой, бокастенький, с лоснящимся рыльцем, необыкновенно живыми глазками-пуговками и пронзительнейшим голоском. Произнося зажигательные речи, в самые драматические моменты он начинал посучивать ножками и быстро-быстро поводить хвостиком, что как-то сразу убеждало. И вот уже черное казалось белым.
Эти трое и разработали идеи покойного Майора, придав им вид стройной системы под названием анимализм. По ночам, когда Джонс заваливался спать, они назначали в сарае тайные сходки, где излагались важнейшие принципы нового учения. Поначалу они столкнулись с дремучим невежеством и апатией. Одни напирали на чувство долга по отношению к мистеру Джонсу, которого они величали не иначе как «Хозяин». При этом доводы звучали самые что ни на есть примитивные: «Он нас кормит. Без него мы умрем от голода». Другие спрашивали: «Не все ли нам равно, что будет после нашей смерти?» или «Зачем готовиться к Восстанию, если оно когда-нибудь и так произойдет?» Совсем было не просто вбить им в головы, что подобные взгляды противоречат самому духу анимализма. Особенно все намучились с Молли, хорошенькой, но удивительно глупой кобылкой.
— А после Восстания сахар будет? — первым делом спросила она у Цицерона.
— Нет, — твердо сказал Цицерон. — Без сахара мы спокойно обойдемся. Да и зачем он, сахар, когда тебе засыплют сена и овса полную кормушку?
— А заплетать ленты в гриву можно будет? — не унималась Молли.
— Товарищ, — посуровел Цицерон, — неужели ты не понимаешь, что твои ленты — это все разные цвета рабства! Неужели свобода не стоит всех ленточек мира?
Молли согласилась, но в ее тоне как-то не чувствовалось, энтузиазма.
Еще больше сил ушло на идейную борьбу с Моисеем, ручным вороном. Этот шпион и сплетник (кстати, любимчик Джонса) был мастер рассказывать небылицы. Есть, говорил он, сказочное место — Елинесейские поля, где все животные пасутся после смерти. И находятся они будто бы на небе, только из-за облаков не видно. На Елинесейских полях, говорил Моисей, всегда вволю ели, хотя никогда не сеяли, и, мол-де, клевер там цветет круглый год, а кусковой сахар и льняные жмыхи растут на каждом заборе.
Большинство животных, конечно, презирало Моисея за его праздность и дурацкие выдумки, но кое-кто верил в существование Елинесейских полей, и, лишь утроив свои усилия, сумели кабанчики поколебать эту веру.