– И вообще, – продолжала бушевать Алиса, – и вообще, надо срочно делать шоу народным, а на молодежь ставить уже бесперспективно, молодежь телевизор не смотрит, надо уходить в ту аудиторную нишу, где сорокалетние и пятидесятилетние, поняла?
– Это не мой вопрос, – ответила Тина, это уже вопрос генерального спонсора и Интер-Медиа-Группы, они рекламодателей подтягивают, они и вопросом формата и ориентации по зрительским аудиториям рассматривают.
– Но это же элементарно, – всплеснув руками и закатив глаза, заголосила Алиса, – сделать эротическое шоу типа "моя последняя надежда", или "бабе сорок пять, баба ягодка опять", вот где зрительская аудитория, вот где рейтинг!
– А в этом что-то есть, – вдруг согласилась Тина, – я не уверена, что это проканает с Лагутиным, но я могу к Брэму или к Погребайло с этой идеей обратиться, авось и выгорит, сейчас такие бабосы в телевидение могут придти, я слыхала в Думе совещание состоялось, можно и попробовать.
Чудо произошло.
Хотя, чудес, как многие уверенно полагают, не случается уже две тысячи лет.
Но тем не менее.
Брэму понравилось название.
А удачное название, как известно – это половина успеха.
Итак, шоу решили назвать "Бабе сорок пять, баба ягодка опять", и решили запустить его в ежедневную сетку в самое рейтинговое пиковое время в пять пополудни.
С Лагутинского канала тем временем Алиса не уходила, у нее был в этом смысле свободный контракт и она могла одновременно сотрудничать с любым другим медиа-предприятием.
– Да если шоу у Брэма пойдет хорошо, то и "Фабрика невест" рейтинга прибавит, – сказала Тина Демарская, встретив Лагутина в вестибюле.
Но Лагутин особенно и не сердился, даже наоборот смотрел на происходящее с нескрываемым интересом.
– Только отныне, скрипты я буду писать сама, – ультимативно заявила Алиса.
– И диалоги? – удивилась Тина, – затрахаешься, да и не получится у тебя.
– Ну все равно, Сёму я больше видеть не хочу, – отрезала Алиса.
– Ладно, я другого сценариста надыбаю, – успокоила ее Тина, – Москва большая.
Сценариста по диалогам нашли среди студентов московского литературного института.
Вернее, он сам нашел Алису.
И у них… И между ними…
Возникла любовь…
Иван Иванович Полугаев имел с Зинаидой определенный вид отношений, держа эту как он ее ласково называл – "оглоблю", он держал ее в своем хозяйстве как некоторые чудаки-коллекционеры из желания быть оригинальными, заводят экзотических животных – змей, игуан и прочих редких тварей.
Ивана Иваныча тошнило от всех. Ему были противны и глупые алчные сослуживцы, и завистливые родственники, и так называемые друзья, которые всегда были готовы подставить подножку и всадить в спину нож, и кабы не тошнотворное отвращение к житейской банальности, а суицид Иван Иваныч считал именно пошлой банальностью, то может, и покончил бы он с собой, повесившись на подтяжках из-за того, что ему была отвратительна вся эта московская жизнь…
Ему были до кровавой тошноты отвратительны все эти восемнадцатилетние юные жонки олигархов, с которыми по долгу службы Ивану Ивановичу приходилось общаться в обязаловке ночных тусовок, составлявших непреложную и не отменяемую часть его деловой жизни, и может, именно поэтому, богач из богачей и олигарх из олигархов – Иван Иванович женился не на семнадцатилетней блондинке с бюстом "намбер сикс" и с гибкостью Алины Кабаевой, но выбрал себе спутницу с весьма выразительной антивнешностью. И когда его секретарь, отвечавший помимо всего прочего и за имидж своего шефа, сказал, – "баста, барин, далее одному без супруги вести светскую жизнь нам просто неможно", барин выбрал в качестве спутницы самую неблондинку и при этом, самую не ласкающую привередливый глаз.
Зинаиду Иван Иванович увидал в Георгиевском зале Кремля, где ему – Ивану Ивановичу Полугаеву Президент вручал тогда Орден за заслуги перед Отечеством Второй степени. А Зинке вместе с еще десятком спортсменов, давали тогда Орден Знак Почета, причем ей, как капитану сборной по баскетболу, выигравшей в том году кубок Европы.
Иван Иваныч как ее Зинку увидал, так и порешил – вот эта и будет меня сопровождать, когда по-протоколу надо будет являться с супругой…
К Зинке тут же подослали секретаря-порученца с приглашением на ужин во дворец.
Там после ужина она и осталась жить. И вот жила здесь уже почти три года.
Конечно же, Ивану Ивановичу докладывали отвечающие за безопасность дворца, что Зинаида, мягко говоря, не отличается нравом монашки и позволяет себе порою приводить во дворец иных мужчин…
Докладывали, но Ивану Ивановичу настолько в жизни было на все плевать, что он плевал и на химеры супружеской верности, и на верноподданнические доклады своих охранников.
Однако, когда на пятый день после своего возвращения из Китая, где Иван Иваныч подписывал соглашения с Китайским нефтяным консорциумом, он почувствовав недомогание, обратился к своему врачу и тот поставил патрону юношеско-мальчишеский непристойный диагноз, тогда Иван Иванович не на шутку на Зинку разозлился.
– Que vous vous se-permettez, Madame? – нахмурив брови, сердито говорил Иван Иванович, – Vous lancez chez vous-memes quelle-que visiteurs de nuit et ensuite vous recevez la maladie de qui je suis meme se-infecte. C'est inadmissible, Madame.
– Это может вы не от меня, а от горничной, от Аньки триппер получили, почему именно от меня? – обиженно фыркнула Зинаида, – вы сперва разберитесь в ваших половых отношениях, мужчина, а потом наезжайте.
– Moi et mademoiselle Anna, nous avais seulement le sexe orales, – с сухой иронией возразил жене Иван Иванович, – et la medecine ne connait pas les cas de gonoreya orales, chere Madame.
– Не знаю я, где вы своей гонореей заразились, может и в Китае китайскую гонорею подцепили, откуда мне знать, а теперь вот наезжаете, – обиделась Зина и повернувшись на каблуках, ушла на свою половину дворца.
– Коля, отвези нашу горничную Анну в хороший частный ка-ве-де, – Иван Иваныч отдавал распоряжения своему секретарю-порученцу, – а еще узнай, кто был у Зинки в последний раз и пробей пацана по своим данным, кто, откуда, зачем и под кем ходит, сам знаешь… (сноски: "что вы себе позволяете, мадам? вы пускаете к себе ночных гостей, а потом я заболеваю от вас неприличной болезнью" "я и мадмуазель Анна занимались оральным сексом, а медицине не известны случаи оральной гонореи, мадам!")
Во второй половине дня у Ивана Ивановича была важная встреча с Медвединским.
Забились переговорить о делах в Третьяковке. Был как раз понедельник, в Государственной Третьяковской Галерее для всех выходной, а для больших государственных мужей – день эксклюзивных экскурсий.
Иван Иванович любил, чтобы ему поставили кресло напротив Левитановского "Вечернего звона" или напротив его любимой картины "Христос в пустыне" Крамского, и чтобы затворили все двери и не мешали, покуда он сам не решит, что насмотрелся вдоволь.
На этот раз по просьбе Ивана Ивановича администрация распорядилась, чтобы поставили два кресла в зале Шишкина напротив "Утра в сосновом лесу". Одно кресло для Ивана Ивановича и одно для Медвединского.
– Пора мне на твоем телевидении порядок наводить, – сказал Иван Иванович.
– Чего это так ты на телевидение осерчал? – удивился Медвединский.
– Эти твои все Лагутин, Погребайло, Брэм, они доиграются, а ты же должен брать дрын и дрыном, и дрыном их рихтовать, ты же бугор, – сердился Иван Иванович.
– Ну, бугром над ними Вездеславинский, – пожав плечами, фыркнул Медвединский.
– И этот тоже доиграется, – пообещал Иван Иванович, – плохо работают.
– Исправим, – заверил патрона Медвединский, – все наладим, дай срок.