— Давно это?
— Несколько дней. Простуду на ногах перенес.
— Воспаления легких, кажется, нет, но бронхит сильный Вам нужно отлежаться и попить лекарства.
— Даже не знаю…
— Работа? Здоровье дороже, молодой человек. С годами вы поймете это.
— С годами пойму, — согласился Аверин.
— Ох, легкомысленные вы люди, — покачала головой врач выписывая рецепт. — Две таблетки три раза в день. Побольше горячего питья. И меньше нервотрепки.
Аверин усмехнулся.
— Напрасно улыбаетесь. Еще пара дней, и вы доходились бы до воспаления легких. На месяц в госпиталь не хотите?
— Может, и не против.
Он взял рецепты, затоварился в аптеке на первом этаже таблетками и пузырьками — набил ими полпортфеля и отправился домой.
Егорыч снова напоил его своим суррогатом, и Аверин должен был признать, что эта народная фармацевтика ему помогает.
— Не пил бы ты этих таблеток, — Егорыч посмотрел на разложенные на столе коробочки, пакетики, желтые пузырьки. — Химия сплошная.
— Что поделаешь.
— Пей. Зажмурься и пей, — Егорыч протянул чашку с дымящимся пойлом.
Аверин зажмурился и выпил.
— Если чего нужно — в магазин или аптеку, — свистни, — сказал Егорыч.
— Свистну.
Утром Аверин дозвонился до Ремизова.
— Ну, что решили?
— Материалы президенту на стол. Пусть решает.
— Понятно.
Аверин вытащил термометр. Тридцать шесть и семь. То ли таблетки помогли, то ли пойло Егорыча, но озноб и жар ушли. И кашель смягчился. И вообще чувствовал себя куда лучше.
Он нажал на пульт дистанционного управления телевизора, зажегся экран. Попал в десятку.
— Отставки в российском правительстве, — сообщила дикторша. — Вице-премьер правительства России Аркадий Самохин подал в отставку. Он прокомментировал свое решение состоянием здоровья и желанием заняться научной работой.
— Ньютон наш драгоценный, — покачал головой Аверин.
Все, информация пошла к президенту. Скорее всего через администрацию. Решили убрать убийцу с глаз долой. Навсегда ли? Вряд ли. Такие люди не пропадают. Замазанный подчиненный куда лучше незамазанного. Ему всегда можно скомандовать — место.
И что дальше будет? Что они собираются делать с распухшим уголовным делом? С имеющейся в нем информацией? Не сопрут же из кабинета следователя…
События не заставили себя долго ждать. У Камышовой дело забрал зампрокурора Москвы на ознакомление. А на следующий день Шкляра отправили на судебно-психиатрическую экспертизу.
Аверин заглянул к Камышовой. Она была в бешенстве.
— Вот, пожалуйста, смотри, служивый, — она протянула Аверину бумагу. — Это указания по делу Квадраташвили. Следствие, оказывается, вместо того чтобы отрабатывать перспективные версии, увлеклось явно нереальными, пошло на поводу у обвиняемого по другим преступлениям, который стремился будто бы таким образом избежать уголовной ответственности.
— Что дальше? — спросил Аверин.
— А дальше — я на прием к Генеральному прокурору. С замечаниями по делу. С указаниями надзирающего прокурора не согласна.
— Нина Николаевна, по-моему, это бесполезно. Все уже решили за нас, — вздохнул Аверин. — Мы проиграли.
— Проиграли, да? А ты игрок, служивый? — она зло посмотрела на него. — Я тридцать лет на следствии, ни одного дела на дослед, ни одного оправдания. И меня, как девчонку-первокурсницу, трут носом о батарею! И кто? Выскочки-бюрократы. Отмазывают воров и убийц. Прикажешь молчать? Проиграли, Да? Подавятся!
Аверин пожал плечами. Они битый час просчитывали с Ремизовым возможные варианты развития событий и не нашли ни одного, способного привести к удаче. Придется расходиться на исходные позиции.
— Это ничего не даст, Нина Николаевна, — Аверину стало Жаль эту женщину, всю жизнь отдавшую борьбе с преступностью. — Они раздавят вас.
— Пусть…
Между тем события шли по налаженной колее. Через несколько дней Шкляру дали заключение, что он болен шизофренией, не способен отдавать отчет своим действиям и руководить ими. Следовательно, данные им показания — продукт воспаленного воображения. Все, Шкляр больше никого не интересовал. Через пару месяцев по приговору суда его отправят в психбольницу специального типа, где он будет жить под присмотром. Опасности он больше не представляет. Может, через несколько лет он выйдет оттуда и примется за старое.
Самохин на следующий день после отставки отправился в Европу — преподавать экономику в каком-то университете. Русский реформатор будет учить уму-разуму студентов. Конечно, таких денег, чтобы платить киллерам по три сотни тысяч долларов, он там не заработает. Но вряд ли его потомки даже в десятом поколении будут нуждаться в средствах к существованию после того, как он проработал пару лет на высшей должности. Власть и деньги в России — близнецы.
Интересно, что после отъезда Самохина интерес у администрации президента к раскрытию убийства Квадраташвили моментально испарился.
Пришла опять зима. Не трескучая, а какая-то вяло расхлябанная, как и все вокруг. Под ногами хлюпал снег с водой, на Москву накинулся грипп: для него такая погода — подарок судьбы. Шел декабрь 1994 года.
Аверин взял неделю от отпуска и отправился в Питер к своему дяде — единственному оставшемуся родственнику. Годы не сказывались на нем. Он оставался таким же подтянутым, скорым в движениях и словах. Таким же энтузиастом. Он занимался тем, чем и остальное население, — борьбой за выживание. Только заботило его не столько его личное материальное благополучие, а существование его детища — борцовской школы, вырастившей немало чемпионов.
— Знаешь, подбивал итоги, за все годы из моих учеников только трое пошли в преступный мир. И те с самого начала были с гнильцой, — сказал он вечером, когда сидели на кухне и пили особый чай, приготовлением которого так славился тренер.
— Правильно, — кивнул Аверин. Запах чая был изумительный. Он будоражил и поднимал из глубины души оттенки каких-то воспоминаний. С дядей на кухне чувствовалось хорошо, спокойно. Как встарь. — Потому что ты, дядя Сережа, учил их не ломать друг друга на матах. А учил жить. Показывал, что такое добро и что такое зло.
— Ну, ты из меня Макаренко не делай, — хмыкнул дядя Сережа. — Просто хотелось донести до вас то, что сам знаю… И из ребят получался толк… А ты — моя гордость. Из тебя-то толк вышел.
— Ну правильно, майор МВД, — криво улыбнулся Аверин. — Но только перешел кому-то дорогу — и нет майора. Без погон и работы.
— Неприятности?
— Есть немного.
— Крупные?
— Не столько крупные, сколько отвратные. В очередной раз как цуциков ткнули носом в лужу и сказали — нельзя, не ваше дело… И что теперь?
— Не знаю ситуации.
— И лучше не знать.
— Отступи.
— Как?
— На время. Боец должен уметь отступить, но ни в коем случае не согнуться. И ждать, когда настанет час. Делать все, чтобы приблизить его.
Неделю Аверин провел в Питере. Он наслаждался мрачным очарованием этого города. Его мистикой, чем-то, что поднято из потаенных глубин человеческой цивилизации. Недаром в Питере так много египетских мотивов и мудро взирают на горожан старинные гранитные сфинксы. Мрачная сакральная тайна присутствовала в этом городе. За последние годы по нему погуляла разруха, имя которой — новая городская власть. Городской голова — краснобай, обожающий порассуждать об общечеловеческих ценностях, — так запустил город, как не удалось Даже в блокаду. Развелись толпы туберкулезных бомжей, беспризорников, тенями скользили в темных закоулках наркоманы, горела распутная кабацкая жизнь, влажные фасады уникальных домов не ремонтировались давным-давно. Некая болезненность города, так хорошо подмеченная Достоевским, превращалась в злокачественную болезнь.
Когда Аверин вернулся домой, у него оставалось еще два Дня отдыха. В квартире он застал Егорыча, который мыл тарелку Пушинки.
— Чем ты ее кормишь? — спросил Аверин, кивая на разомлевшую, лежащую у батареи, разжиревшую еще больше Пушинку. — Она скоро в бегемота превратится. Видишь, даже не играет.
— Взрослая кошка, станет она тебе играть, — возмутился Егорыч. — Чем кормлю — рыбой, сметаной и огурцами.