– Да, – как бы вспомнив нечто несущественное, лениво сказал Танцор, – пушку нашел.
Стрелка резко крутанулась на стуле на сто восемьдесят. Чтобы посмотреть на лицо, которое прямо сейчас попытается солгать самым наглым образом.
– Эт-та каким же макаром? – спросила она вкрадчиво.
– Да, понимаешь, иду я себе, иду. Народу нет. Соловей орет истошно, словно его насилуют. И вдруг вижу, на дорожке что-то валяется. Наклоняюсь – мать честная! – пистолет системы Вальтер. Ну, я его в карман и положил. Ведь пригодится же? Так?
– Пригодится, – ответила Стрелка совсем не так и не то, что хотела сказать.
Потому что взгляд её слегка замутился. Всего лишь от двух произнесенных Танцором слов: «соловей» и «насилуют». Да ещё от одуряющего запаха, которым истекала плотоядная сирень. Ну, и, конечно же, от мужественной самцовой осанки, которую Танцор придал своему телу, насыщенному гормонами.
Стрелка встала со стула и, вытянув вперед руки, пошла вперед. Неотвратимо и истово, словно боярыня Морозова.
Когда сошлись, то одежда тотчас же полетела в разные стороны. Футболка накрыла монитор, с которого пытался подсматривать за любовной баталией обросший щетиной натовский рейнджер. Брюки зацепились ремнем за оконную ручку. Еще одни брюки угодили на шкаф. Еще одна футболка каким-то образом очутилась под диваном. Самое непонятное произошло с тапочками Стрелки, которые с тех пор никто не видел. В связи с чем пришлось покупать новые.
И они сошлись прямо на полу. Поскольку до дивана надо было пройти четыре длинных шага.
И Танцор взял её, потерявшую ощущение реальности. Потерявшую чувствительность тех участков тела, которые не соприкасались с Танцором. Точнее – эта чувствительность перетекла в места, которыми Стрелка срослась с Танцором, отчего острота ощущений достигла умопомрачительной силы.
Танцор взял её решительно. Взял её мощно. Взял смело и раскованно.
И уже через пятнадцать минут из распахнутых окон доносилась чарующая песнь любви и секса: «О! О, мамочка! Ох! Мамочка! Блядь! Мамочка! О-О-О!»
И все замирало вокруг, все цепенело от пронзающего безмолвное пространство неистового гимна плоти.
Сирень начинала благоухать на пределе возможного.
А соловьи в Сокольниках замертво падали с веток от разрыва аневризмы.
Секс в мае – это круто. Слишком круто для слабых духом и нищих телом.
АППЛЕТ2.
НА СТЕНЕ ВИСИТ МОЧАЛО
А утром уже все по-иному. Утром вместо соловьев шустрые воробышки, гомонящие. Прямое – прямо в глаза – солнце, отчего надо жмуриться и поворачивать голову на подушке туда-сюда, отлынивая и по-детски хитря.
Утром, блин, телефон! Всегда телефон, который, сука, на гражданке заменяет дневального с его ослиным криком: «Подъем!»
Так было и на сей раз. И поскольку Танцор был, во-первых, мужчиной, а во-вторых, старшим, то ежеутренний подъем трубки входил в его обязанности.
– Кто говорит? Слон? – пробубнил он спросонья дежурную шутку, которая от частого употребления истерлась и вылиняла.
– Почему слон? – ответила трубка незнакомым голосом. – Это я говорю, я.
– Кто «я»? – не уловил Танцор ответной шутки, слишком тонкой для столь раннего часа. – Представляться надо, гражданин. Надо экономить время собеседника.
– Сколько знакомы, а все никак не научишься узнавать меня по телефону. Казалось бы, столько хорошего я для тебя сделал, а все никак не научишься кормильца…
– Вот что, кормилец, – прервал неизвестного Танцор, – я пока ещё сплю. И шутить с незнакомыми не расположен.
– Это Сисадмин-то для тебя незнакомый! – изумилась трубка все равно незнакомым голосом. – Да, действительно, я недавно скорректировал тембр, «Сони» на «Шарп» заменил, но это ведь ничего не значит. Ты меня должен по синтаксису узнавать!.. Шутка, шутка, дорогой.
– Какого хрена на сей раз тебе от меня надо?!
– Так поверил, что это я? – зашлась самодовольным смехом трубка.
– Ладно, это мы ещё проверять будем. А сейчас, козел, выкладывай. Небось, деньжат призанять хочешь?
– Очень рад, очень рад, что у тебя хорошее настроение. А то, помню, раньше как позвонишь, так ты просто в припадке бился. Помнишь?
– Я все помню. Но помнишь ли ты, что за мной никаких долгов нет? Помнишь, что Маньяка мы замочили? Может, хватит, урод?!
– Я не урод, – попытался сыграть возмущение Сисадмин. Однако ничего у него не вышло из-за распиравшего его самодовольного смеха. – За Маньяка тебе, конечно, спасибо. Но ведь и денег ты на этом деле слупил немало. А теперь надо опять поработать. Потому что в мире столько зла, столько зла! И кто, Танцор, кроме тебя и твоих друзей способен защитить этот мир от его разрушительного воздействия? Больше некому, Танцор! Ты меня понимаешь?
– Блин, забодал! – взревел Танцор так, что у Стрелки угрожающе наполовину раскрылся правый глаз, сверкнувший зеленым кошачьим пламенем. – Что надо?!
– Неужто ты не догадался, старый пень?!
– Я старый пень? – подавился Танцор собственными словами.
– Ну, не Стрелка же!
– А ты кто?
– Я – Сисадмин. А доцент тупой, Авас зовут.
– Понял. Что ли, по поводу трех отрезанных ног?
– Ну, вот, наконец-то! – обрадовался Сисадмин. – Ты должен расследовать это дело. Кто отрезает ноги? Чьи? Зачем? Ну, и прекратить это безобразие. Ты ведь знаешь наш девиз: «Зло должно быть остановлено и сурово наказано!» Все понял?
– А деньги?
– Какие деньги? – изумился Сисадмин почти натурально.
– Как какие?
– Гонорар за выполненную работу!
– Побойся Бога! Кто на четверых осенью получил четыреста кило баксов?
– Ну и что? Я же буду жизнью рисковать!
– Будешь. Если, конечно, круглый дурак, – непонятно зачем начал давить на честолюбивую железу Сисадмин. – А для умного и опытного человека, каковым ты являешься, риск минимален.
– Но он все же есть?
– Ладно, твоя взяла. С этих самых скотов, перед тем как их замочишь, получишь, сколько тебе надо.
– Не понял.
– По имеющимся у меня сведениям, там должно быть минимум двадцать лимонов. Хватит?
– Нет, это неконкретно.
– Возьмешь пять лимонов. Это конкретно?
– Не только неконкретно, но и мародерством называется. Я у трупов карманы не обшариваю.
– Ну, знаешь ли, – похоже, по-настоящему возмутился Сисадмин. – Хватит мне тут Ваньку валять! Порядочный выискался!
– Да уж какой есть.
Сисадмин, вместо того чтобы взматериться, как пьяный шкипер, неожиданно взял паузу. И что-то забормотал потихоньку, слышны были лишь обрывки числительных: «…дцать, вое……над… сор…»
– Ладно, слушай внимательно условия контракта, – наконец-то отозвался он. – Ты устраняешь ту контору, которую надо устранить. Если справишься без всякой крови, хоть это и невозможно, то получаешь на всю команду три лимона. За каждого убитого подонка из этой суммы вычитается сто штук. Понял?
– Понял. Что дальше-то?
– Нет, ты не понял, как я погляжу. Конечно, можешь нанять фронтовой бомбардировщик и раздолбить там все в мелкую крошку. По моим подсчетам, это будет пятьдесят – шестьдесят трупов. То есть перебор по отношению к отпущенному тебе лимиту в тридцать убиенных. Следовательно, будешь должен мне два-три лимона. Теперь, наверно, все понял?
– Теперь понял.
– И теперь ты ни хрена не понял! – залился бабьим смехом Сисадмин. – Если контора к июлю не будет уничтожена, то вы все, четверо, станете её клиентами. Такие дела, мой юный друг!
– Да шел бы ты!.. – зло крикнул Танцор. И швырнул трубку с такой силой, что в церквушке напротив начали тут же звонить.
В тот же момент ярко вспыхнула лежавшая на столе и никого не трогавшая «Наука логики» Гегеля. И тут же сгорела без дыма, без пепла и даже без запаха.
Опять раздался звонок.
– Ну, что? – саркастически спросил Сисадмин. – Или ты меня опять посылаешь, и я тут же сжигаю дотла квартиру вместе с тобой и Стрелкой, или мы начинаем сотрудничать. Ну? Готов повторить подвиг Джордано Бруно или как?