Пока снимал с себя одежду, подходя к девушке, она поднялась с кресла и выставила руку вперёд, пытаясь остановить мой порыв схватить её в охапку.
— Стой, Зайцев! — испуганно шепчет она.
Но эти её слабые попытки сопротивления не остановят меня, и я таки набрасываюсь на неё, сгребая в объятия. Целую настойчиво, горячо, вкладывая в поцелуй всю ярость и страсть. В вихре бриллиантовой пыли она взмахивает пару раз руками, пытаясь, видимо, улететь… или что? Непонятно. Потом чувствую, забросила руки мне на плечи. Я тискаю её стройное тело, губами исследую её губы, стону или рычу — уже не разобрать.
— Я убью тебя, Зайцев! — шепчет она, улучив момент, когда я отрываюсь от неё, чтобы начать раздевать.
— Ты сказала «люблю», Волкова? — сдирая с неё какое-то серое невзрачное платье-балахон, бармалейски улыбаюсь я, порыкивая.
— «Убью», сказала! — скрипит она зубами, хватая мои руки, пытаясь меня остановить.
— «Люблю» мне нравится больше, — сообщаю я, продвигая её к спальному месту номера, а сам думаю: «Она легко может остановить мое сердце, но не делает этого. Сопротивляется, как бы для вида. Значит — моя!»
Отбрасываю в сторону снятые с Волковой чуть надорванные тряпки и бережно опускаю её на узкую койку, потом наваливаюсь сверху и возобновляю целовательный процесс. На ней всё ещё какая-то старомодная комбинашка, которую я сейчас задираю, продвигая тряпицу к её шее, не прекращая поцелуй. Теперь она то бьёт меня кулачками по спине, то, вжимаясь в меня и выгибаясь, гладит избитые ею части моего тела.
Я же продолжаю поцелуи, которые уже проложили дорожку на её щеках, шее, в ложбинке ключицы и переходят к пухленьким холмикам груди. Теряю чувство реальности, ощущая волны наслаждения от прикосновений к ней.
Оба дышим порывисто, оба то и дело тискаем друг друга, вжимаемся телами, между которыми танцует бриллиантовая пыль.
— Не надо, — неуверенно шепчет Алёна.
А сама притягивает мои бёдра к себе, гладит мою спину, выгибается, подставляя моим поцелуям своё тело.
— Не бойся, он не покрывается металлическими пластинами — слухи врут, — шепчу я ей, одной рукой снимая свои фашистские подштанники. — Вот, смотри.
Чуть приподнимаюсь над девушкой, чтобы дать ей возможность увидеть мой стояк.
— Там кожа нежная и мягкая, — объясняю я, наблюдая её округлившиеся глаза, направленные в предмет обсуждения.
Секунда, другая, и… она зажмуривается, а я начинаю своё наглое вторжение в её тело, не забывая при этом зацеловывать все доступные мне в этот момент её эрогенные зоны. Она очень узкая и мне приходится сдерживать себя, чтобы не причинить ей боль. Аккуратно, не торопясь, проникаю всё глубже. Мои движения постепенно принимают ритмичный характер, а когда толкаюсь резче, слышу её всхлип и… мля… и понимаю — я первый, кто проник в неё.
Она упирается руками в мои бёдра, пытаясь остановить. Я послушно замираю и шепчу:
— Сними боль.
Не открывая глаз, она рукой проводит свой поток к области нашего слияния, а я жду. Когда её рука возвращается на мою спину, не торопясь, снова наращиваю темп толкательно-колебытельных движений тела. Мне уже хорошо, мне уже очень охренительно. Но что с Волковой? Она затаила дыхание и напряглась вся. Нет, так не пойдёт.
— Тебе больно? — остановившись, спрашиваю я. Она мотает головой, мол «нет». — Расслабься, девочка моя, дыши. Вдо-ох, вы-ы-дох, вот так, хорошо…
До меня доходит-таки, что веду себя, как маньяк с ней. Надо быть нежнее и ласковей. А ведь мне очень хочется, чтобы ей понравилось. Снова целую, потискиваю её и поглаживаю, вкладывая в свои ласки столько нежности, сколько вообще возможно. Чувствую, что расслабилась и не сопротивляется моим проникновениям.
Постепенно где-то внутри меня зарождается сладкая мучительная, и в то же время невероятно приятная волна, которая распространяет во все клетки моего тела томительное блаженство. Алёна, кажется, чувствует то же. Я продолжаю двигаться, уже всматриваясь в её лицо, ловя каждый её глубокий вдох и тихий стон на выдохе. Ей хорошо, ей приятно. И от этой мысли мне основательно сносит крышу, а чувство глубокой нежности, смешавшееся с волной телесного наслаждения вот-вот уже взорвёт это восхитительное мгновение глубоким упоительным оргазмом.
Ещё минута и её глаза распахиваются в недоумении, кулачки начинают свой стукательный забег по моему телу, а внутри её своим членом я чувствую горячую пульсацию. Да, милая, да. Это так и происходит, да, так приятно и волшебно… Ещё минута, и её тело подо мной уже содрогается в сладких спазмах наивысшего наслаждения, а с губ её срываются удивлённые вскрики:
— Зайцев, ты… Зай… ты… ты…
И я проваливаюсь вслед за ней в омут незабываемых и неповторимых ощущений, так же кричу, и рычу, и стону, и ещё хрен знает что я там хриплю, не в силах сдержаться. Толчок, ещё один, и моя горячая струя, высвобождаясь, врывается в неё…
Обессиленно склоняю голову и упираюсь в подушку лбом, рядом с разметавшимися по ней светлыми кудряшками. Несколько минут мы оба не в состоянии шевелиться. Только возбуждённое дыхание, только невозможное и до безобразия нежное ощущение во всём теле…
«Я её люблю…» — откуда-то из глубины меня всплывает мысль. Я ошеломлённо дёргаюсь, осознав то, о чём сейчас подумал. Поднимаю голову и встречаю её шокированный взгляд.
— Зайцев, ты фашист, поганый… — шепчет она осуждающе, но как-то очень нежно.
— Я тоже тебя люблю, Волкова, — отвечаю я с довольной улыбкой Чеширского кота.
Лёгкий стук в дверь нарушает нашу идиллию. На секунду я думаю: «Пошли все нахрен!» А потом до меня доходит — я же на работе! А там, за дверью Вайт. Вот мля-я-я-я…
Подрываюсь на ровные ноги, впопыхах ища свою одежду. На ходу натягиваю брюки, подскакивая на одной ноге, потому как вторую пытаюсь всунуть в штанину, продвигаясь к двери.
— Кто там? — спрашиваю по-немецки.
— Вайт, — слышу тихий ответ.
Делаю знак Волковой, мол «спрячься под одеялом». Она повинуется, барахтаясь в койке. Приглаживаю взлохмаченные волосы и открываю дверь гостю.
— Вижу, вы времени не теряли, — сообщает он мне о том, что догадался, как я тут развлекаюсь между делом.
Я с голым торсом, разбросанная по комнате одежда и нечто сопящее под одеялом на кровати — как тут не догадаться?
— Присаживайтесь и слушайте внимательно, — ничуть не смутившись, тихо, по-русски начинаю я свой монолог. — 26-го октября в 22:30 некий субъект придёт убивать вас. Вы не должны засыпать, должны будете готовы встретить его. Возможно, он или она, это на данный момент не известно, будет вооружён только ножом или кинжалом. Субъекту почему-то нужна ваша серебряная табакерка. Он попытается похитить её. Мне же нужно увидеть этот предмет. Что в этой табакерке такого особенного, что вор готов пойти ради неё на убийство?
— Мне бы сдать вас сейчас в гестапо или самому расстрелять… — рассуждает Вайт, равнодушно рассматривает моё лицо и бросает быстрый взгляд на кровать, где притаилась Волкова.
Я готов к тому, что он мне может не поверить, поэтому спокойно достаю из кармана кителя свой навороченный техномагический айфон, включаю видеофайлы.
— Смотрите. Вот это Парад Победы в Москве 9 мая 1946 года. Видите, это ваша жена и дочь Ксения.
На экране айфона люди машут флажками и кричат «Ура-а-а!». Вайт шокированно замирает, впиваясь взглядом в чудо техники. Тем временем картинки сменяются.
— А вот вы с вашей семьёй на таком же параде только в 1953 году. Это ваш внук Арсений, он закончит МГИМО и станет консулом в новой, уже не фашистской Германии. А вот это Москва в 2000 году, празднование Нового Года, счастливая мирная жизнь. А вот это — моё время, 2119 год.
Не останавливая видео запись, я даю возможность Вайту прийти в себя, жду пару минут. Смотрю, как ошалело он затаил дыхание и нервно сглатывает, не отводя взгляда от экрана айфона.
— Видите, гражданин Беляев, я открыл вам секрет будущего.
Он поднимает глаза на меня: