Все трое шествующих улыбнулись и кивнули, приглашая Даардендриена Медраша присоединиться к процессии. Он смутился.
Дело в том, что празднующие с их факелами, знаменами, барабанами и боевыми гимнами принадлежали к культу, известному как Церковь Чазара. Они поклонялись красному дракону, который однажды правил Чессентой и якобы подарил ей эпоху гордости и изобилия. Сейчас же времена были тяжелые, и многие молились о его возвращении.
Но, как и большинство драконорожденных из Тимантера, Медраш ненавидел змеев. Ну, более или менее; он их никогда ранее не видел. Эти существа были угнетателями его народа на протяжении многих столетий, пока его предки, наконец, не получили свою свободу силой. В конце концов, было бы странно участвовать в почитании памяти любого из драконов.
Тем не менее, Медраш был одним из слуг посла. Его долгом было завоевывать друзей для Тимантера, а не оскорблять. Кроме того, прибыв в Лутчек, он обнаружил, что культура людей привлекает его. Это был шанс познакомиться с ней поближе.
Так почему бы и нет? Драконорожденный кивнул и шагнул вперед, и, к его ужасу, новые друзья схватили его за руки и повели в начало процессии. Он не собирался играть такую важную роль, хотя, возможно, и стоило бы. С его рыжей чешуей и чертами рептилии, Медраш был отличным символом Чазара — не хуже, чем любой из знамен или гербов. Именно это в первую очередь и привлекло к нему шествие.
— Вытащи свой меч, — призвала женщина в накидке.
Опять же, а почему бы и нет? Он вытащил клинок из ножен и, замахнувшись, бросил и поймал его прямо в такт удара барабанов и песни. Для воина, учившемуся владению мечом с того момента, как только научился стоять, это было плевым делом.
Люди тоже веселились, как и вся процессия. Отношение зрителей помогало. Некоторые аплодировали, а некоторые — подпевали. Лишь немногие хмурились, кричали оскорбления или отворачивались.
Когда Медраш устал махать мечом, женщина в накидке обвила вокруг него руку, крепко сжимая его, и так и держала. Ему стало интересно, это она так возбужденна — или имела такие экзотические вкусы — чтобы флиртовать с ним, и как изящно отказаться, если это так. Затем неожиданно по его телу прошлось какое-то отвратительно чувство, словно нож по маслу. Будто спазм от тошноты, за исключением того, что его внутренности были тут ни при чем. Все происходило в разуме драконорожденного.
Он запнулся, а его спутница посмотрела на него снизу вверх.
— Что-то случилось? — спросила она, перекрикивая грохот барабанов.
— Не знаю, — ответил он, возможно, слегка лукавя.
Медраш не был простым воином. Он был паладином, получавшим силы и определенные способности от Торма, его божества, и практикующим эзотерические дисциплины. Существовали древние истории о паладинах, которые чувствовали присутствие зла, хотя такое никогда не случалось ни с ним, ни с его товарищами.
С другой стороны, возможно, это все от перевозбуждения. Паладин определенно не видел ничего подозрительного на ночной улице, которая могла бы вместить несколько гимнасиев, бань, и школ фехтования — к слову Чессента славилась своей культурой и боевым искусством.
Он сделал еще один шаг, и это чувство снова охватило его. На этот раз оно было направленным. Чем бы это ни было, оно находилось где-то на севере.
— Я должен идти, — сказал Медраш женщине.
Он высвободился из ее объятий и, не обращая внимания на многочисленные просьбы остаться, выбежал на противоположную улицу.
Улица, которую он только что оставил позади, была относительно прямой, наверное, поэтому сектанты и выбрали ее в качестве своего маршрута. Тесные улочки, аллеи и тупики, в которых он очутился, были иными. Насколько Медраш понимал, Лутчек считался лабиринтом даже по стандартам людей. Возможно, это была одна из причин, почему люди называли это место Городом Безумия — старое прозвище, данное с извращенной и шутливой гордостью жителями.
В любом случае, частые повороты в сочетании с темнотой и незнанием улиц дезориентировали Медраша. Сначала он был напротив возвышающейся черной скалы, примыкавшей к городу, затем — или так казалось — шагал вниз по склону, который спускался прямо к реке Гадюке. Паладин мог бы уже отчаяться найти свою цель, если бы не повторяющееся мерзкое чувство, направлявшее его.
Оно становилось слабее и реже, будто новоприобретенный талант устал. Или как если бы дух, направлявший его, потерял к нему интерес.
«Пожалуйста, — молил Медраш, — если это не просто мое воображение, проведи меня до конца. Что бы ни случилось, дай мне шанс все уладить».