Устраивать дела у проливов царь привычно оставил Пармениона, а сам с большей частью войска отправился домой. Теперь ему было не до скифов, требовалось заняться Элладой.
Афины, после известия о поражении погрузились в траур, а потом город охватила паника. Всем мерещился лес сарисс над Элевсинской дорогой. Однако Филипп не собирался пожинать плоды победы немедленно. Произошло слишком много невероятного, это следовало хорошенько обмозговать, уложить в голове. Немалую роль в том, что царь не стал гнать лошадей, сыграли и разговоры с Фокионом.
А вот под партией Демосфена шатался помост. Даже не шатался — горел. Кое-кто из его друзей поспешил уехать. Бежать, конечно же, на самом деле. Но они, пытаясь сохранить достоинство, говорили — "уехать".
Александр вернулся в Пеллу гораздо раньше отца, но тот уже знал обо всех его успехах. Когда Филипп во главе царской илы въехал во дворец, сын вышел встречать его и отец, прищурив единственный глаз, улыбнулся и громко спросил:
— Стало быть, Александрополь?
Царевич без тени смущения гордо вскинул подбородок.
"Да, это он!" — подумал Каэтани с благоговением, — "самоуверен и честолюбив".
Его представили царевичу тут же и с первой минуты знакомства он захватил куда больше внимания Александра, чем повесть о перипетиях осады двух городов. Да положа руку на сердце сказать — он захватил всё внимание юноши.
— Кое-кто из моих родичей служит Господу…
— Как жрец?
— Да, как жрец. Меня готовили, как воина Его Святейшества Папы. Это как… навроде защитника святого места, например Дельф. Меня всегда более привлекала стезя воина, нежели жреца.
— Ты говорил, что все ваши жрецы — воины. И Гвидо?
— Возникнет надобность, возьмёт меч и он, долг пастыря защищать свою паству.
— Мне показалось, что он скорее философ, — задумчиво проговорил Александр, — жаль, Аристотель уже уехал. Полагаю, им было бы интересно побеседовать.
Каэтани решил не рисковать и не взваливать на себя столь ответственную ношу, как проповедь. Однако после первой же беседы Александра с отцом Себастьяном отметил, что священник слишком напорист и прямолинеен. Онорато не желал потерять душу царевича, ибо почитал её куда более важной, чем филиппова. Не крестится отец — невелика потеря, но вот сын…
Действовать следовало тоньше, ибо вопросы, которые родит острый ум юноши, чрезвычайно сложны для самих пришельцев. И Онорато познакомил Александра с братом Гвидо, одной из первых смиренных просьб которого было желание получить разрешение на устройство школы.
Некоторое время они шли в молчании.
— Ты ведь можешь прорицать, Онорато, — скорее утвердительно, нежели вопросительно произнёс Александр.
— Не совсем так, — возразил герцог заметно напрягшись.
Царевич пропустил эту фразу мимо ушей.
— Скажи, смогу ли я превзойти деяния отца?
Каэтани остановился, посмотрел на юношу. Он долго молчал, Александр уже начал хмуриться, теряя терпение.
— Многократно, — наконец ответил герцог, — потомки запомнили бы твоего отца Филиппом Великим… если бы не его более великий сын.
Александр и Гефестион переглянулись. Гефестион ободряюще улыбнулся.
— Когда же это случится? — Спросил Филота. — Когда Александр станет царём?
Лицо Каэтани превратилось в камень.
— Есть вопросы, достойный сын Пармениона, которые лучше не задавать. Ибо многое в нашей судьбе зависит от нашего незнания будущего. Пойдём, Александр.
Они двинулись дальше. Филота придержал Гефестиона за локоть и шепнул:
— Он ведь знает. И какая-то тайна здесь.
Кидония, Крит, середина зимы
Два десятка всадников приближались к городским воротам. Один из стражей напряг зрение, вглядываясь вдаль, потом хлопнул по плечу товарища:
— Наши! Это Красный. Зови Мнасикла.
Ворота распахнулись, и всадники въехали в город. Мнасикл, вышедший встречать, поднял руку в приветствии.
— Радуйся, Фиброн! Какие новости?
Молодой широкоплечий муж в алой спартанской хламиде спрыгнул с коня, кинул поводья подбежавшему рабу и молча сцепил предплечья с Мнасиклом. Только после этого заговорил:
— Скверные новости. Ворон будет здесь через три дня. С ним около двадцати тысяч войска.
Мнасикл побледнел.
— Конечно, по большей части голозадые мноиты с дрекольем, — продолжал Красный, — но нам сполна хватит и смарагов[81] с "железными". Из Кносса кто-нибудь прибыл?