— Антипа, — бесцеремонно, как позволялось лишь очень немногим, обратился к наместнику коринфянин, — ты понимаешь, какое могущество окажется в наших руках? В руках Филиппа?
— Это если нечто неприятное можно будет предотвратить, — буркнул Антипатр, — да и в таком случае, зачеркнув одну строку в книге, не обесценим ли мы все последующие?
— Я знаю, когда и как умрёт Филипп, — сказал Каэтани.
Демарат и Антипатр разом посмотрели на него.
— Я знаю, когда и как умрёт Александр. Я готов открыть это им, но только лично и наедине. Могу указать, к чему через сто лет приведут некоторые поступки, совершаемые сейчас. Кое-что не откажусь рассказать и вам, дабы мне поверили и могли проверить.
Он облизал обветренные губы и добавил:
— Даже одна зачёркнутая строка может изменить мир до неузнаваемости.
— А что в таком случае произойдёт с тобой? — спросил Демарат, — вдруг окажется, что, вытащив один кирпич, ты разрушишь всю стену, на которой стоит твой собственный мир?
— Я не знаю, — честно ответил Каэтани, — но готов рискнуть.
10. Ловец человеков
Афины
На Пникс, каменистый холм неподалёку от Акрополя, одноногий Мелентий приходил всегда заранее. Боялся не попасть ко времени начала собрания, из-за чего мог остаться без платы, полагавшейся за исполнение гражданского долга. На собрание не пускали опоздавших граждан, юношей, а также тех, кто подвергся атимии[65].
Особенно Мелентий радовался избранию в гелиэю, суд присяжных, в который по жребию входили шесть тысяч мужей. Для многих из них судебная служба была едва ли не единственным источником дохода. Два обола, как гребцу триеры. Все хлеб, когда дела идут совсем скверно.
В тот день керуксы[66] созвали внеочередное собрание для обсуждения иностранных дел и Мелентий, прослышав о том поздновато, едва не опоздал. Галопом прискакал, стуча деревянной ногой по мостовой и опираясь на костыль. Успел в последний момент. Теперь, во весь голос собачился с согражданами, бесцеремонно расталкивал их костылем, пробираясь ближе к помосту ораторов, ибо с годами стал туговат на ухо.
— Чего встал столбом, дубина? А ну посторонись, дай дорогу увечному, пролившему кровь за Отечество! Эй, а ты чего локти растопырил, село-лопата?
— Чего орёшь, Мелентий? — окликнули знакомые, — когда это ты сражался за Отечество?
— Да я с персами… — закипел тот, оглядываясь по сторонам в поисках насмешника, — да я вместе с Хабрием…
— Ага, ври больше! Ты персов, поди, и не видел. Все знают, от хиосцев огрёб, как и Хабрий твой!
Одноногий задохнулся от бешенства и потряс костылём, словно Зевсовым перуном.
— Чья это брехливая пасть загавкала? Это ты, Ферекл, презренный сикофант, собака народа[67]! Сейчас я тебя отделаю так, что до суда не доживёшь!
— Заткните уже старого пердуна! — взмолился чей-то голос, — не слышно ничего!
По толпе волной покатился нарастающий гул и недовольный свист.
— Чего? Чего там? — закричал Мелентий.
— Иди к воронам, старый хрен! Из-за твоих причитаний не слышал!
— Что там сказали? — не сдавался Мелентий.
Нашёлся сердобольный человек, который объяснил:
— Ликург возвестил, что Филипп на Боспоре Фракийском захватил наши корабли.
— Это какие?
— Зерновозы, две сотни.
— Больше, — мрачно уточнил кто-то неподалёку, — две с полтиной.
— Иди ты?! Это что же, хлеб подорожает теперь?
— Ха, подорожает… Как бы и вовсе ноги не протянуть с голодухи.
— Да заткнитесь уже! — зашикали слева.
Мелентий примолк и повернулся к помосту, на котором стояло несколько человек. Сторонники Демосфена и их противники. Речь держал Ликург:
— …отпустил родосские и хиосские. И византийские, кстати! А наши удержал!
— Так он же воюет с Византием! — крикнули из толпы, — как он их корабли отпустил?
— А вот так! — ответил Ликург.
Вперёд шагнул Демосфен и крикнул:
— Не с Византием он воюет, граждане афинские, а с вами! Ещё год назад я вас предупреждал! Вспомните! — Он вынул из-под гиматия свиток и потряс им. — Взяв богов в свидетели, я разрешу наш спор с вами! Его письмо — это же объявление войны!
— Да с кем он там воюет, если Афины на войну-то не явились? — хохотнул кто-то.
— Вот именно! — ответил Демосфен, — не явились! Послушались Фокиона! Слушайте его и дальше, афиняне, до тех самых пор, пока филиппова конница не покажется на Элевсинской дороге!
Извечно хмурый стратег Фокион стоял на противоположной стороне помоста, по своему обыкновению спрятав ладони на груди под домотканым хитоном. Он всегда одевался очень просто, не носил ни гиматия, ни хламиды даже зимой, чем словно бы стыдил изнеженных сынков знати, которые по вступлении в возраст проходили военную службу и жаловались на лишения. При виде Фокиона и старикам становилось совестно стенать о годах, согнувших их спины, ибо тому шёл уже пятьдесят восьмой год, а он всё так же строен и подтянут, как мужи в самом расцвете сил.
65
Атимия — бесславие, одно из тяжелейших наказаний в Афинах, состоявшее в лишении гражданских прав, публичном бесчестии и презрении.
67
Сикофант — доносчик, клеветник, шантажист. В Древней Греции не было государственных судебных обвинителей, в этой роли мог выступить любой гражданин. Сикофанты затевали бесчисленные тяжбы ради наживы. Часто они работали на политиков, которые тайно нанимали их для устранения конкурентов. "Собаками народа" сикофантов называл Демосфен.