Неприветливое, мрачное лицо пожилого стратега многих смущало, люди избегали заговаривать с ним наедине. Когда же Харес однажды начал высмеивать его за это, старик возразил, что, дескать, его хмурость никогда не причиняла афинянам никаких огорчений, а смех кое-кого из вождей народа стоил Афинам многих слез. И верно, заслуги Фокиона, избиравшегося стратегом много лет подряд, не поддавались исчислению, его порядочность уважали все. Даже Демосфен не осмеливался её прилюдно обесценивать и лишь с горечью говорил: "Вот нож, направленный в сердце моим речам".
Однако благоразумие и осторожность Фокиона некоторыми горячими головами неоднократно представлялась, как трусость. Вот и сейчас та часть экклесии[68], что склонялась на сторону Демосфена, неодобрительно загудела.
— Верно! Демосфен говорит правильно! Фокион — трус и баба! Зря его послушали!
— Да! Кто-нибудь помнит, чтобы Фокион не попытался уклониться от войны! Нет таких!
— Верно-верно, нет таких!
— Трус!
— Вам так не терпится подраться, афиняне? Как будто это плохо, умирать в старости в собственных постелях! — воскликнул Фокион, однако возбуждённую толпу перекричать не мог. Его услышали лишь оппоненты.
— Ну да! — крикнул Демосфен, — в собственных постелях, да под пятой Филиппа!
— Верно, верно!
— Трус и баба!
— Война, граждане! Доколе будем терпеть мерзости Македонянина?
— Кто сказал, трус?! — раздался возглас возле той части помоста, где стоял Фокион. — Ползи сюда, змея, я вырву твой поганый язык! Я служил под началом Фокиона на Эвбее! Он добыл победу, а потом её просрал ваш ублюдок Молон!
Несколько человек одобрительно поддакнули. Капля в море.
Эсхин, сын Атромета, вождь "македонской" партии, выступил вперёд.
— Ишь, как развоевались! Память коротка? Так я напомню. Когда пришло письмо Филиппа, кто тут громче всех кричал за войну? Забыли? Не Демосфен, нет. Полиевкт кричал. Вон он стоит, что-то помалкивает.
Тучный Полиевкт, один из друзей Демосфена, попытался укрыться за спинами Гиперида и Ликурга, но при его размерах это было невозможно.
— Как он бушевал тогда! Аж вспотел, пыхтел и задыхался, — насмешливым тоном продолжал Эсхин.
— Был жаркий день! — обиженно выкрикнул Полиевкт.
— Да-да, я помню, — усмехнулся Эсхин, — у меня хорошая память и с вами я ею щедро поделюсь, граждане. Что тогда ответил Фокион? Забыли? Он сказал, что вам бы стоило отнестись со вниманием к речам Полиевкта и объявить войну. Столь доблестный воин непременно сокрушил бы Филиппа. Если, конечно, в панцирь бы влез и щит поднял.
— Не так, Эсхин! — крикнул кто-то, — он иначе сказал!
Оратор отмахнулся.
— Неважно. Так что же изменилось, граждане? Может сегодня просто день не такой жаркий?
— Тогда это тебе не сейчас, Эсхин! Сейчас наш хлеб у Одноглазого!
— Верно! Нельзя это так оставить, голод будет!
— Хлеб! Хлеб! — начала скандировать толпа.
— Да и чего бояться, граждане? Фокион ведь уже надавал македонянам по шапке на Эвбее!
— И снова надаём! — заявил рябой детина в кожаном фартуке со следами крови, как видно, мясник, — а Фокион праздновал труса, зря послушали его!
— Несокрушимая логика, — буркнул стратег, услыхавший эти слова.
Чем они слушают? Иной раз диву даёшься, как переиначиваются слова и путаются мысли.
Мелентий окинул мясника взглядом, полным презрения.
— Прикусил бы ты язык, парень. Всем бы быть такими "трусами", как Фокион.
Тот в ответ лишь фыркнул.
— Где ваша доблесть, афиняне?
— Да вот она стоит! — надсаживаясь, визгливо выкрикнул какой-то древний дед, указывая на Фокиона, — не он ли вам её вернул при Наксосе, когда вы были унижены спартанцами?
— Не он! — возмутился Мелентий. — Это слава Хабрия! Хабрию мы обязаны! А Фокион всегда сдерживал его!
— Иди ты со своим Хабрием, Мелентий!
Однако Мелентий не заткнулся и продолжил возмущаться. Только что заступался за Фокиона, но как прошлись по его любимой мозоли, так, очертя голову, кинулся в бой за своего кумира.
Между тем возбуждение экклесии всё возрастало и отдельные голоса сторонников мира с Филиппом уже не могли сдержать разогнавшуюся лавину. Тогда Эсхин переменил тактику и стал призывать к отчёту Хареса. Дескать Харес вышел в море уже давно, но до сих пор не совершил ничего достойного тех сил, которые ему предоставили. Именно он виновен в том, что македоняне столь легко завладели хлебным флотом. Он лишь скитается по морю и вымогает деньги у союзников, отвращая их от афинян.