Я плотнее подхватил под руку Сашу, буркнул недовольно:
— Что они тут забыли?
Ответить она не успела; стук наших каблуков о булыжники уходящей к центральной площади улицы привлек внимание главного из полицейских. Он повернулся к нам, сделал насколько шагов навстречу, как видно, стесняясь своей неуставной перебранки с подчиненными. На удивление молодой, лет двадцати пяти, погон по виду офицерский, но при этом пустой, без ромбиков. Как же его называть?
— Лейтенант Клюгхейм, — представился полицейский, рассеяв мои сомнения по поводу звания. — Прошу вас соблюдать осторожность.
— Простите, герр Клюгхейм, — начал я, пытаясь понять, о чем вообще идет речь.
Недалеко стукнул очередной выстрел, в это утро совсем уже знакомый и привычный, я не обратил на него внимания, зато лейтенант резко отпрыгнул назад:
— Donnerwetter!
В первый момент я остолбенел, а затем… Саша со стоном повалилась на мостовую, я едва успел подхватить на руки ее падающее тело. Прямо перед моими глазами, под ключицей, багровела страшная рана, по блузке стремительно расплывалось кровавое пятно.
— Нет, Саша, нет!!!
В голове распахнулась гулкая пустота. Мир вокруг растворился в хмари. Осталось лишь стремительно сереющее лицо любимой.
— Пусти! — седоусый полицейский буквально вырвал Сашу из моих рук.
Возмутиться я не успел; аккуратно усадив бесчувственную Сашу на тротуар, спиной к стене дома, седоусый сразу же принялся ее перевязывать. Посыпались короткие команды: «режьте блузку, голову набок, следите за языком». Я бросился помогать, но одетые в зеленую форму парни оттеснили меня в сторону:
— Справимся без вас, Густав служил санитаром на Западном фронте.
— Она жива?
— Да, — на секунду оторвался от ваты и бинтов седоусый. — Навылет, через легкое.
— Это страшно?
Глупый вопрос повис без ответа.
— Простите, ради бога, — воспользовался заминкой лейтенант. — Верно, они целились в меня.
— Кто?! Кто стрелял?
— Пруссаки,[238] из ратуши, — лейтенант упер взгляд в приколотый к моей груди значок НДСАП, недобро дернул щекой, хмыкнул, затем махнул рукой в строну угла: — Полюбуйтесь сами.
Я выглянул за угол; улица, через которую мы с Сашей переходили перед злосчастным выстрелом, упиралась в центральную городскую площадь. На противоположной ее стороне, как раз напротив, метрах в полтораста, красовалась свежевыбеленным фасадом местная гордость — четырехэтажная ратуша. Над ней, на высоко вздернутом в небо флагштоке, развивался красный флаг с черной свастикой в белом круге.
— Verfluchte!!!
Я ухватился рукой за бычий глаз, рванул, вместе с клоком пиджака бросил значок на камни. Ударил каблуком, раз, второй, третий, десятый, пока нарядный металл и эмаль не превратились в бурую мерзкую дрянь.
Бил бы и дальше, да вмешался седоусый Густав:
— Рана тяжелая, нужно в больницу.
— Куда?
— В Мюнхен, — то ли выдохнул, то ли простонал лейтенант.
— Да, — подтвердил Густав.
Холодно, без чувств, как будто… я подскочил к седоусому, схватил его за плечи, пятная кровью с ладоней форменный френч, заглянул в глаза:
— Довезти успею?
— Нет.
— Неужели в этой дыре нет ни одного дельного врача?! — вызверился я. Подождал, не услышав ответа, выдавил уже без всякой надежды: — Хоть дантист, лишь бы помог! Отдам любые деньги!
— За деньги? — задумался лейтенант. — Может старый Йозеф возьмется?
— Еврей, — хмыкнул Густав. — Этот за что хочешь возьмется, знай только плати.
— Далеко? — ухватился я за шанс.
— За речку перебрался…
— Тут и километра не будет!
— Где-то так и есть, — согласился лейтенант. — Михель, Ганс, ищите транспорт… бегом!
— Постойте!
Зачем искать, когда Мерседес стоит рядом? Совместными усилиями мы устроили Сашу на заднем диване. Лейтенант, похоже единственный, кто среди полицейских сохранил хоть какие то отношения с врачом, вызвался показывать дорогу.
Уже через десяток минут мы стучались в неприметную дверь:
— Йозеф, отворяй скорее!
Врач оказался отнюдь не стариком. Невысокий, толстенький, с круглыми линзами очков на круглом лице, он здорового напоминал Бабеля, только не привычного мне улыбающегося, а все время хмурящегося и презрительно кривящего губы. Несмотря на видимое недовольство, распоряжался он быстро, четко и по делу: свою супругу отправил кипятить воду и готовить инструменты, дочь, девчонку лет двенадцати, послал за чистым халатом, лекарствами и спиртовкой. Сам же закатал рукава сорочки и помог уложить Сашу на высокую, зашитую в дерматин койку.
238
В Баварии нацизм (а особенно СА) очень многими воспринимался именно как пруссинизация — покушение на независимость и самоуправление.