— Густав, — не удержался я от вскрика.
Седоусый ветеран Великой войны раскинулся изломанной куклой прямо у входа, опознать его мне удалось только по залитым кровью усам; пуля попала прямо в переносицу. Второй полицейский, кажется, лейтенант звал его Гансом, скрючился под слуховым окном. Судя по редким судорожным всхрипам, еще живой. Я огляделся, прислушался, держа наготове браунинг, двинулся на помощь раненому. Правый бок весь в яркой текущей крови, я, говоря какую-то успокаивающую бессмыслицу, принялся задирать вверх китель и рубашку, чтобы осмотреть и по возможности перевязать рану, но тут полицейский судорожно задергался, я попытался его удержать, но он замер сам. Хриплое натужное дыхание прекратилось, на чердаке, как и во всей ратуше, установилась удивительная тишина.
Первой моей мыслью было спуститься и таки добить толстощекого нацика. Я даже дернулся в сторону лестницы, однако остановился на полпути. Стрелять нельзя, любой звук привлечет внимание и ощутимо ускорит появление непонятных солдат. А хладнокровно душить парня, или как-то сворачивать ему шею… четверть часа назад я был готов на подобное зверство. Теперь нет. Густав и Ганс не Саша, они пришли сюда драться, а не играть в ладушки. За них и без меня есть кому отомстить.
Засунув в карман мешающийся в руках браунинг, я закрыл и припер винтовкой Густава дверь. Затем полез через слуховое окно на крышу — к небу, солнцу и морю разнофасонных грязно-рыжих черепичных крыш. К свежему, не отравленному миазмами воздуху. К далеким, проглядывающих кое-где улицам, муравьиному шевелению зевак.
Чуть передохнул, дождался, пока глаза привыкнут к яркому свету и аккуратно, бочком вдоль ограждения, я двинулся в дальнюю от площади сторону. Ушел недалеко — сразу за коробкой окна я наткнулся сразу на двух нацистов. К счастью — совершенно мертвых, лежащих чуть ли не в обнимку на крутом скате у печной трубы. Судя по многочисленным дыркам в коричневых рубашках — кто-то профессионально и жестоко расстрелял их практически в упор из пистолета.
Кажется, на этом зрелище я окончательно перегорел — ни радости, ни сожаления, ни нового страха. Единственной эмоцией стала досада: хлипкое ограждение снесено, без него двигаться по залитой кровью черепице слишком опасно, придется искать обход, а то и вообще, перебираться на противоположный скат. Логичнее всего это было сделать через чердак, но я живо представил возвращение пыль, грязь, вонь и направился вдоль ската обратно, к фасадной стене, вдоль которой строители устроили специальную лестницу.
Без нового сюрприза не обошлось. На небольшой площадке у самого конька, рядом с флагштоком, навзничь лежал хорошо знакомый мне лейтенант.
— Как же тебя угораздило! — бросился я к нему… и остановился.
В застывших мертвых глазах плескалось красное полотнище полуспущенного флага.
— Судьба закрыла еще один контракт…
Жалость? Обида? Злость? Как бы не так! Удовлетворение — вот наиболее точное название чувства, которое я испытал при виде убитого полицейского. Ведь именно его глупая неосторожность стала поводом для выстрела по Саше.
Подумал — и устыдился собственной безблагодарности. Для выправления последствий собственной ошибки Герр Клюгхейм сделал все, что мог. Помог найти врача, помог отомстить нацистам. Помочь самому лейтенанту иначе как молитвой я не в силах.
Зато можно закончить дело, которое он начал!
Я торопливо потянул за тросик. Со скрипом, сопротивляясь, огромная тряпка поползла вниз. Метр, второй, третий… вот он край. Сорвал зубами узел шнуровки, торопливо, ломая ногти, вытянул веревку из заботливо обметанных петель.
Закричал, не сдерживаясь, на весь мир:
— Fahr zur Hölle!!![241]
Перевалил через фасадную стену мерзкий красно-бело-черный комок. Снизу, с площади, раздались ответные крики. Вроде как радостные, все равно, желания сдаваться они мне не прибавили.
В поисках пути отступления я дернулся в одну сторону, в другую, обрадовался, разглядев вдали брошенные для удобного перехода через излом между домами доски. Принялся прикидывать маршрут, как половчее пробраться, по коньку, или вдоль чердачных окон, растяжек и башенок, когда на глаза попался желтый клок материи, выглядывающий из ближайшего слухового окна. Отбросив к черту осторожность, я быстро, наискосок по черепице, сбежал, а вернее съехал вниз, к окну. Потянул материю… да, это флаг! Старый добрый флаг Веймарской республики.
Лейтенант не успел, однако он просто обязан стать героем, который ценой своей жизни поднял государственный флаг над ратушей. Пусть не великая победа, но… это настоящая победа. Его победа. Для жены — я видел кольцо на его пальце. Для детей. Для родных, друзей и знакомых.