— А если… — я тряхнул карман так, чтобы звякнули монетки.
Несколько секунд осторожность боролась с жадностью, но победил все же страх:
— Ужо не обессудьте, да бригадир у нас дюже злой!
— Ладно, — не стал настаивать я. — Выкрутимся как-нибудь.
Надоедливый свет утра бьет в закрытые глаза. Тяжелое чугунное ядро неуклюже ворочается в голове, то и дело цепляя обнаженные нервы спазмами боли. Вчера повелся на халяву как пацан. Сам подначил, думал нипочем не поделятся нэповские морды самогоном и салом со случайными попутчиками. Ан нет. Правду говорят, жируют московские спекулянты посреди пролетарского голода. Теперь еще и беседой донимают. Хочешь, не хочешь — все равно слушай:
— … Три десятка лет он состояние семьи упрочал, да как-то в раж вошел, в одну ночь спустил до последнего алтына! Выпьем?
— Наливай.
— Птицу имел родовую, одно загляденье. Перо все больше светло-соловое или красно-мурое, а ноги либо горелые, либо зеленые. Коготь черный, синевой отливает, а глаза как уголья.
— Давай, за наше дело!
— Знаешь, он всего более переярка ценил. Это, значится, тот что вторым пером одеться успел.
— Вот понять который уж раз не могу, иной как кавалергард на параде выступает, мундир блестит, гребень пурпур, а толку чуть.
— Так петуха, как и нашего брата, в строгости держать надо. Чуть жиру понадвесил, сейчас на катушки из черного хлеба и сухой овес. Без правильной отдержки тулово непременно станет как ситный мякиш…
Да они все еще пьют! — искренне восхитился я. — Всю ночь напролет, это же какое отменное здоровье иметь надо!
Не разлепляя век, я перегнулся с полки вниз, скорее на инстинкте, а не расчете ухватил за ручку стоящий на столе чайник. Вытащил к себе наверх, прижался губами к медному носику, втягивая противную теплую влагу.
В голове забрезжил разум, я прохрипел вместо извинения:
— Воистину, утро добрым не бывает!
— И тебе не хворать, — степенно пробасил старший из нэпачей.
— Поспешай, друже, покуда в санитарную зону не въехали, — практично вторил ему младший.
Дельное замечание. Столько лет в прошлом, а все никак не могу привыкнуть, что сток из туалета тут летит прямо на песок насыпи, поэтому гигиену неплохо бы завершить до въезда в город.
Кое-как, бочком, стараясь лишний раз не шевелить головой, я сполз с верхней полки на нервно взбрыкивающий пол вагона. Подтянул снятый из-за жары и кинутый в изголовье пиджак, хлопнул по карманам — зашитый в кожаный блокнот смартфон на месте. Деньги тоже. Подобрал вывалившийся браунинг. Заглянул во взятый для солидности портфель… неужели я так и спал, разбросав по сторонам ништяки и оружие? Расслабился за полгода «стабильности», забыл про доброхотов из ГПУ? Паника холодком пробежала по ногам вверх, приморозила сердце, но так и не смогла пробиться через спасительный барьер головной боли.
Мысль о чудовищном риске, под который я подставил себя и Александру, придется додумывать позже. Сейчас время простых инстинктов — я не удержался, нежно потрепал ладонью соблазнительные окружности спящей напротив жены:
— Саша, подьем! — Попав же под ее недовольный прищур, продолжил нарочито грубо: — Скоро туалет запрут!
Мы успели все. Привести себя в порядок, поправить здоровье горячим чаем и даже отблагодарить нэпачей за добропорядочное гостеприимство жестянкой габаевской «Явы». При свете дня окружающий мир казался простым и надежным, вокзальная суета — пустяковой, а паровоз, весь в беспокойных вздохах и сопениях после трудного ночного перегона — огромной детской игрушкой. Еще лучше вышло с санками — меховая полость скрыла нас от укусов мороза чуть не целиком, в Москве я никогда не встречал у извозчиков подобного богатства.
Пользуясь случаем, мы ненадолго остановились на проспекте Маклина, у того самого злосчастного дома, в котором чуждая эйнштейновским законам сила протащила меня сквозь время. Крепко обняв Сашу, я попробовал вернуть нас обратно в 21-ый век. Обошел все уголки подъезда, нажал на все возможные кнопки смартфона — увы, без малейшего результата. Зато моя милая супруга успела выпытать, что именно я чувствовал тогда, почему оставил артефакт на чердаке, как, и главное с кем, вернулся за ним через два года. За вопросами явственно проглядывала ревность к белокурой баварке, лишь каким-то чудом мне удалось не проболтаться про зажигательное порношоу, устроенном мной и Мартой пятью этажами выше, прямо на глазах у чекистов.
К искомому адресу в Дровяном переулке подкатили хорошо за полуднем. С чистого морозца воздух в коридорчике дряблый, рыхлый и потный; висит на невидимой веревке темной банной простыней. Отворившая двери матрона вместительна и широка, как банный таз. На руках девочка лет двух. За подол линялого сатинового халата держатся парни-погодки постарше, большие головы настороженное крутятся на длинных тонких шейках. С кухни, откуда-то из-за поворота, доносится перемежающийся плеском воды свист стаи примусов.