Ну, а литература? Литература пробиралась, обдираясь в кровь, где-то по задворкам, но упорно шла и шла…
Не помню где и по какому поводу возник тот разговор. Есть только запись, что Марина Ивановна тогда произнесла: «Награду за стихи из рук чиновников! А судьи кто?! Поэт орденоносец! Поэт медаленосец! Поэт лауреатоносец! Какой абсурд! У поэта есть только имя и судьба. Судьба и имя…»
…Фадеев и Цветаева? Цветаева — Фадеев? Но нам ничего об этом неизвестно, документов, свидетельств пока нет. Мы знаем только, что было письмо Марины Ивановны к Фадееву и есть ответ Фадеева, и мне запомнился еще рассказ Бориса Леонидовича, что у него был разговор с Фадеевым по поводу того, чтобы принять в Союз писателей Марину Ивановну, а если нельзя в Союз, то хотя бы в члены Литфонда, что даст ей какие-то материальные преимущества. Оказалось, нельзя ни того, ни другого. Фадеев отказал. Он рассердился на Бориса Леонидовича — как тот может об этом поднимать вопрос, неужели сам не понимает, что в данной ситуации это невозможно! Борис Леонидович тогда нелестно отзывался о Фадееве, он называл его «лукавым царедворцем, бездушным лицедеем». Николай Николаевич Вильмонт вспоминал, что у него тоже был разговор с Фадеевым по этому же поводу и результат был тот же.
Марина Ивановна умерла членом групкома, ну а Борис Леонидович членом Литфонда — не столь уже велика разница… Россия так богата талантами, и потому, должно быть, в России ими так походя бросаются и не научатся никак беречь. Одним убудет, другим прибудет, все остается в конечном счете достоянием народа. Ну а народ? Народ — помянет когда-нибудь потом «заупокойной свечечкой»…
Марина Ивановна не просит принять ее в Союз или в Литфонд. Не просит из гордыни, а может, ей был известен разговор Бориса Леонидовича с Фадеевым? Она просит только помочь ей с жильем, помочь добыть с таможни ее рукописи, книги, вещи. Дело в том, что, уезжая из Парижа, она послала весь свой багаж на имя дочери Ариадны Эфрон. По приезде ей задержали выдачу багажа, а теперь и вовсе после ареста дочери отказались выдать.
Марина Ивановна приходит в Союз писателей, в тот бывший «Дворец искусств» на углу Поварской и Кудринской — Воровского и площади Восстания, — куда в двадцатых годах она так часто приходила с дочкой Алей. Где были анфилады комнат с лепными потолками, каминами, старинной мебелью, стенами, обтянутыми штофом, где Бальмонт справлял свой юбилей, а на лужайке перед домом в разлетающейся крылатке Андрей Белый «ubertanzt» [27] ничевоков[28]… «Два крыла, ореол кудрей, сияние…» — пытался разъяснить им, ничевокам, что поэзия всегда есть что, чего, поэзия не может быть ничего…
Но вряд ли в этом нынешнем Союзе писателей Марина Ивановна узнает дом Сологуба. Внешне он вроде бы и не изменился, а внутри комнаты уже начали делить перегородками, за которыми разместятся завы и замы, и только приемная Фадеева так и останется неприкосновенной и будет свидетельствовать о том, что здесь и впрямь когда-то могли бы жить Ростовы. Фадеева Марина Ивановна не застает и оставляет, по-видимому, письмо секретарю. Был ли он занят, отсутствовал или не захотел ее принять — во всяком случае о личном их свидании ничто не говорит. Марина Ивановна появляется в Литфонде. Ее видят в Гослитиздате. Москва шумит, литературная Москва, конечно: — Вы видели Цветаеву? — Приехала Цветаева! — Вернулась из эмиграции Цветаева! — Цветаева в Москве!
Но Борис Леонидович говорил: приезд Куприна был решен по инициативе правительства, верхов, а Цветаеву пустили по докладной секретаря! Так оно, видно, и было. Куприна встречали цветами и почетом. На московском перроне его приветствовали писатели, щелкали камерами фоторепортеры, В центральных газетах было объявлено о его приезде, помещены снимки его с супругой. В гостинице их ожидали номера. Велись хлопоты о предоставлении им квартиры. А пока шло лето — он приехал в мае, — для него специально оборудовали дачу.
Директору голицынского Дома писателей Серафиме Ивановне Фонской было дано распоряжение: немедля обеспечить. И она немедля обеспечила.