Павел пошатнулся – яд начал действовать. Справившись с собой, он вынул из-под одежды сложенный вдвое пергамент.
– Это вы ищете? Этот поддельный документ? Скажите, Алкуин, кто больше… – Голова у него задергалась, словно что-то сотрясало его изнутри. – Кто больше виноват? Я, всегда боровшийся за торжество истины, или вы, использовавший для достижения своих целей гнусную ложь?
– Единственная истина – это Бог, и он желает, чтобы папство продолжало существовать.
– Византийское или римское? – Павел стал нервно тереть глаза, будто в них что-то попало.
Алкуин хотел подойти, однако Павел произнес с угрозой:
– Еще шаг, и я разорву пергамент.
Алкуин остановился, понимая, что, как только яд подействует окончательно, документ окажется у него в руках, однако Уилфред ждать не стал. Стоило Павлу зашататься, он спустил собак, и те, словно повинуясь его желаниям, бросились вперед с намерением вцепиться римскому посланнику в глотку, но тот успел рукой защититься от первого пса, тогда как второй схватил его за сутану. Во время этой неравной схватки пергамент вылетел, и одна из собак начала трепать его, пока не порвала на мелкие кусочки. Павел попытался спасти документ, но другая собака налетела на него и чуть не сбила с ног. Несколько секунд он балансировал на краю бездны, недоуменно глядя на Алкуина, а затем вместе с собакой полетел вниз.
Алкуин приблизился к разрушенному парапету – на дне рва лежали тела Павла Диакона и Хооса Ларссона.
Собрав остатки пергамента, Алкуин понял, что никогда не сможет его восстановить. Он медленно перекрестился и повернулся к Дрого, причем Терезе показалось, на щеках его блестят слезы.
30
На похоронах Горгиаса в главном соборе присутствовали Дрого, оставшиеся члены папской миссии и детский хор. Исполнявшиеся ими антифоны казались Терезе музыкой небесных сфер. Рутгарда, в сопровождении сестры с мужем и детьми, безутешно плакала. Чуть позади стоял Исам, держа наготове табурет для Терезы, однако девушка им так и не воспользовалась – всю проповедь она простояла на ногах, испытывая гордость за своего отца, которая оказалась даже сильнее боли, чего нельзя было сказать о ее мачехе, выплакавшей, казалось, все слезы. После службы траурная процессия тронулась на кладбище. По настоянию Алкуина Горгиаса похоронили рядом с самыми прославленными людьми, которые благодаря благочестию или храбрости считались защитниками Вюрцбурга и христианских ценностей.
Эта мартовская суббота была самой печальной в жизни девушки.
В воскресенье утром Алкуин попросил Терезу прийти. Ей не хотелось видеться с монахом, однако Исам настоял на встрече, и когда она явилась в скрипторий, молодой человек тоже ожидал ее там. Тереза приветливо поздоровалась с обоими, села, и Алкуин предложил ей горячие булочки, но она отказалась. После этого наступило молчание, которое, откашлявшись, прервал Алкуин.
– Ты правда не хочешь? – на всякий случай спросил он, после чего убрал угощение и разложил на столе остатки пергамента. – Столько труда пропало впустую, – посетовал он.
О своем труде Тереза не думала – только о напрасных усилиях отца и его гибели.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил Исам.
Девушка еле слышно ответила, что хорошо, но он не поверил, так как глаза ее влажно поблескивали. Алкуин прикусил губу, глубоко вздохнул и взял Терезу за руку, однако она отняла ее. Тогда Исам взял ее руки в свои. Тем временем Алкуин собрал клочки документа и сдвинул их в сторону, как никому не нужную вещь.
– Даже не знаю, с чего начать, – наконец произнес он. – Прежде всего, я молю Бога простить меня как за мои успехи, так и за мои ошибки. Первых я добился лишь потому, что служил Ему, и почитаю это за честь; во вторых раскаиваюсь, хотя и совершил их тоже во имя Него. Он знает об этом, и я себя Ему вручаю. – Алкуин замолчал и взглянул на молодых людей. – Теперь легко судить. Возможно, я и заблуждался, прибегая ко лжи, но в глубине души я руководствовался лишь тем, что считал по-христиански справедливым, и это утешает меня. «Accidere ex una cintilla incendia passim» – иногда маленькая искра вызывает большой пожар. Я в ответе за то, что произошло здесь и имело столь горькие последствия, и потому приношу вам свои извинения. А сейчас я должен изложить вам события, которые свели твоего отца в могилу.
Тереза доверчиво взглянула на Исама, и он еще крепче сжал ее руки. Затем она повернулась к Алкуину и приготовилась слушать.
– Как я уже говорил, мы познакомились с твоим отцом в Италии, и я убедил его отправиться со мной в Вюрцбург, где он и работал на меня несколько лет. Его познания в латыни и греческом оказались весьма кстати при переводе кодексов и эпистол. Он всегда говорил, что процесс письма доставляет ему такое же, если не большее, удовольствие, как хорошо прожаренное мясо. – И Алкуин грустно усмехнулся. – Наверное, поэтому, когда в начале зимы я предложил Горгиасу скопировать пергамент, он сразу же согласился. Он знал, насколько этот документ важен, но не знал, что это подделка, в чем я, повторяю еще раз, ничуть не раскаиваюсь. – Алкуин встал и продолжил рассказ, расхаживая по скрипторию. – О его работе знали Уилфред, его святейшество папа и, конечно, Карл Великий. К сожалению, узнал об этом и Павел. По-видимому, византийская императрица Ирина деньгами и обманом переманила его на свою сторону, и Павел разработал план, достойный сына дьявола. Он убедил папу послать его в Аквисгранум с реликвией, а через своего посланца убедил Генсерика, с которым был знаком, поскольку тот раньше жил в Риме, сообщать ему о происходящем в Вюрцбурге, и отправился в путь с lignum crucis. Реликвия хранилась в металлической шкатулке, которую позже он собирался использовать для переправки в Византию пергамента Константина. Генсерик, в свою очередь, нанял Хооса Ларссона, человека без чести и совести, чтобы тот раздобыл документ.