— Неужели родина отблагодарила его только куском колбасы?
— Несомненно. У моей знакомой девчонки — еще в институте — дед был просто героический. Представь: в тридцать третьем году, когда в Германии фашисты к власти пришли, его забросили туда, и не как-нибудь, а с легендой, как немца, и он в немецкой армии от солдата до полковника дошел! Война кончилась — он там остался, а в Россию вернулся только в начале шестидесятых. Дали ему Звезду Героя, а благ — никаких. Ни квартиры — у дочери жил, — ни машины… Ничего! Правда, через несколько лет в ветеранский совет вызвали. Вас, говорят, участником войны считать нельзя, но в порядке исключения, учитывая то, что вы были бойцом незримого фронта, мы можем выделять вам пайки к праздникам: копченую колбасу, майонез, зеленый горошек, шампанское и так далее. Старик поблагодарил и отказался.
— О Господи!.. Неужели такое было? Да ведь было же, черт возьми!
— Было, Паша. И еще очень недавно… Сейчас, конечно, другого дерьма вокруг навалом, но вот именно такого, чтоб колбасы да зеленого горошка люди не видели, — такого больше нет, и это очень хорошо. Не надо только забывать, как мы жили.
— Да уж. Как любят говорить те же немцы, «забвение прошлого грозит его повторением». Но хватит философии, брат. Ты думаешь, Сан Саныч все-таки еще иногда и сам выполняет заказы или только готовит киллеров?
— Паша, я ничего не думаю. Что узнал, то говорю. По крайней мере у тренеров из других клубов биографии куда менее интересные.
— Видишь, Человек-Гора, а ты смеялся над моим пассажем про доброе лицо!
— Уже не смеюсь. Ты мне вот что скажи: как дальше действовать думаешь?
— Вынудить Сан Саныча надо… Или ученика его, кто он там, черт его знает. Провоцировать на заказ.
— Легко сказать! Это на фронте снайперов так ловят: сделают чучело, высунут из окопа, а оно еще и закурит — для полного эффекта.
— Чучело закурит? Это как?
— Через чучело трубочка пропущена, а в нее сидящий внизу солдат дым пускает… Смотрит вражеский снайпер издалека — и покупается на эту приманку, как селезень на резиновую утку. Открывает огонь по чучелу, все его изрешетит пулями, а сам-то думает, что не попадает! Злится: как же так? Стреляет еще и еще, в конце концов обнаруживает себя… Тут-то по нему из гранатомета или из пулемета крупнокалиберного и шарахнут — поминай как звали. А этого ты на какую приманку ловить станешь?
— Есть же у нас чучело — Неверов… Оно не только курить, но даже и ходить, и на тачке ездить может.
— Так-то оно так, но я уже тебе высказывал свое отношение к тому, чтобы использовать в качестве приманки живого человека, пусть даже и преступника. Но тут еще одно. Может, они его валить и не собираются, разве это обязательно? Может, между киллером и Неверовым цепочка людей этак из пяти? Самому киллеру Неверов скорее всего и вовсе не известен, как и почти всем звеньям цепи. И знает Неверова один только человек, а ему Неверова убирать, может, и ни к чему…
— Значит, надо другое чучело готовить, но и Неверова из виду не упускать.
— Ладно, Паша, моя наружка и так за каждым шагом Неверова следит, сам знаешь. А новое чучело… тут думать надо; этак, с кондачка, не решишь.
— Согласен. Но вот еще что: пусть твоя наружка теперь и Сан Саныча пасет. Нам нужны все клиенты тира. Полный и подробный список… Видеосъемка, а в худшем случае фото.
— Сделаем.
ЖАЛОСТЬ, ЛЮБОВЬ И МЕСТЬ
Когда Сергей Зимин открыл глаза, за окном было еще темно. Оказалось, что Сергея разбудили вопли воронья. Подойдя к окну, он увидел, что воронья, собственно, и нет, а на дереве, метрах в двадцати, сидит одна-единственная ворона и орет так, будто ее режут. Погоди, подумал Сергей и, подойдя к шкафу, достал из него пневматическую винтовку — такую же, как была на той вилле, где он познакомился с Сан Санычем. Через несколько секунд в оптическом прицеле появилась орущая во все горло ворона. Несколько странным показалось, что сама птица стала в семь раз ближе, а крик ее громче не сделался.
Поймав голову птицы в перекрестье тонких линий, Сергей почему-то медлил с выстрелом. Он увидел глаз вороны — испуганный, жалкий, блестевший, как черная бусинка, и где-то в глубине его души вдруг шевельнулась жалость.
Жалеть Зимин вообще умел. Не часто, но уж если жалел, то сильно. Причем понять, от чего это зависело, почему ему вдруг до слез становилось жалко именно этого человека или это животное, было нельзя. Вот, к примеру, одна знакомая Зимина, учительница младших классов, рассказала ему, как в школьной столовой к ней подошла девочка (это был первый в жизни школьный обед ребенка) и спросила: «Алла Юрьевна, а можно мне еще одну котлетку?» Но еще одна котлетка девочке не досталась, потому что количество порций было строго расписано. Когда Зимин услышал эту историю, у него из глаз потекли слезы. Алла Юрьевна смотрела на него, широко раскрыв глаза, а он стоял и плакал. Почему? Что тут было особенного, болезненного, щемящего? Может быть, то, что девочка впервые в жизни столкнулась с жестокой действительностью казенщины? Дома бабушка никогда не отказала бы ребенку в лишней котлетке, а тут? И слово-то какое жалобное — «котлетка»…
Вышло так, что, прицелясь в голову вороны, Сергей вдруг почему-то вспомнил девочку, которой не дали еще одну котлетку. Ее-то, ворону, за что, подумал Зимин. И вообще — разве ее кто-нибудь заказал? Пусть себе орет, решил Сергей и опустил винтовку. Уже на кухне, глотая вчерашний холодный чай, он вспомнил теорию Фильки Шкворня насчет убийства по своей или по чужой воле и пришел к выводу, что, не лишив ворону жизни, поступил правильно.
На счету Сергея к этому моменту было уже шесть убийств. С шестым — когда он убрал бизнесмена Бутова — возникли проблемы. Нет, сама ликвидация прошла гладко, с места преступления Зимин скрылся чисто, и угрызения совести его тоже не мучили. С совестью Зимин разобрался еще в промежутке между первым и вторым убийствами. Он просто решил принять за основу философию Сан Саныча. Зимин понимал, что в данном случае имеет дело с чистой софистикой, однако эта софистика позволяла ему зарабатывать кучу денег, сменить «СААБ» на шикарный джип, поменять свою квартиру на большую двухкомнатную, накупить красивой дорогушей мебели, а главное — спокойно спать ночами… Значит, такая софистика годилась вполне.
Проблема заключалась в другом. Когда Зимин увидел в прицеле — там, на берегу вечерней реки — обнаженную девушку, разглядел ее лицо и тело, у него просто дыхание перехватило. Если бы не специальный препарат, который Сергей принимал каждый раз перед выполнением заказа, наверное, у него задрожали бы руки. Уже послав смертельную пулю в голову жертвы, Сергей не мог оторваться от оптики — как зачарованный смотрел на эту девушку, на ее удивительную, редкую красоту. Смотрел, пока огромным усилием воли не сумел резко одернуть себя… Ведь нельзя было терять ни секунды!
С того вечера прошла уже целая неделя, а воспоминания о девушке не покидали Сергея и даже нисколько не угасали; наоборот, они становились все ярче и продолжительнее и наконец стали отзываться в сердце острой тоской. И вот настал момент, когда Сергей понял, что должен увидеть эту девушку. Во что бы то ни стало.
День, когда он узнал ее телефон, выдался довольно богатым на события. С утра у Зимина схватило поджелудочную железу (когда-то переболел панкреатитом, и с тех пор железа нет-нет да и давала о себе знать), но Сергей сразу наелся но-шпы, и к обеду отпустило. Оклемавшись, Скрипач поехал с Сан Санычем на стрельбище в войсковую часть.