Светлана с трудом сдерживала слезы. В жизни с ней ничего подобного на концертах не случалось! Да и с чего бы? Обычно на концерт приходишь, слушаешь музыку, получаешь удовольствие и спокойно уходишь. А этот Тернов… разве Сен-Санса так играют? Где он там нашел столько тоски, столько одиночества? В общем, надеялась она на концерте развеяться, а все стало в тысячу раз хуже.
Главное, не покидало ощущение, что скрипач играет для нее. Не для всего огромного зала, а именно для нее, Светланы! Бред, конечно, он ее, наверное, и разглядеть не мог со сцены. Скорее всего, это просто тяжелый приступ мании величия. Тем более, что, его игра, похоже, подействовала так только на нее. Когда Тернов сыграл последние ноты и опустил смычок, зал просто взорвался аплодисментами. А студенты консерватории, по традиции забившие четвертый ярус, даже и орали что-то восхищенное.
Скрипач сдержанно поклонился, поднял аккомпаниатора, еще один поклон, и оба быстро ушли со сцены. Антракт. Обычно длинные, почти получасовые антракты, Светлану раздражали, но сейчас она обрадовалась. Передышка была просто необходима.
Зрители с шестого ряда довольно дружно покинули свои места и она тоже встала. Вместе с остальными, неторопливо двинулась к выходу; не останавливаясь в фойе, миновала массивные двери, спустилась по мраморным ступеням и вышла на улицу. Там было по вечернему прохладно, дул легкий приятный ветерок. Люди, выбравшись из большого, но все же душноватого зала, разбрелись по скверику. Светлана сделала несколько шагов, остановилась, задумавшись. Может хватит на сегодня впечатлений? Чего проще, машина вон она, на стоянке стоит. Кого интересует, вернется она в зал или нет? На таких концертах часть зрителей всегда уходит после первого отделения. Особенно из партера, те, что пришли отметится: «Тернов? А как же, были мы там. Оч-чень интересный музыкант». И хорошо делают, что уходят – освободившиеся места тут же занимают студенты пошустрее.
Может отдать сейчас свой билет кому-нибудь из них? Пусть ребенок насладится музыкой из шестого ряда на законных основаниях. Почти веря, что сейчас так и сделает, она прогулочным шагом двинулась по дорожке, прислушиваясь к разговорам и выбирая, кого бы осчастливить.
– Я, конечно, понимаю, что мартле жесткий штрих, но такого звука добиться, – высокий лохматый парень в очках, окруженный четырьмя девушками, энергично взмахнул рукой, – это просто фантастика!
– Да при чем здесь мартле, он вообще не имел права его использовать, – возразила одна из девушек, с длинной, до пояса косой. – Ты придешь домой, в ноты загляни…
Светлана прошла мимо – не отдавать же билет одному из пяти.
– А я считаю, что он пережимает, – девица в зеленой шифоновой блузке кривила накрашенные малиновой помадой губы. – Там надо так: ти-ти-та-ти-та… а у него что? Одна грубость!
– Типично мужское отношение к музыке, – ее собеседница энергично, чуть ли не на каждом слове, кивала головой. – Лупит смычком по струнам, вот и вся техника…
«Много вы понимаете, – неожиданно обиделась за Тернова Светлана. – Зачем только такие вообще на концерты ходят?»
Группу обменивающихся впечатлениями консерваторских преподавателей, которых помнила еще с тех пор, как там учился Кирилл, она миновала, не прислушиваясь к их разговору. Долетели только обрывки:
– … интонационная четкость…
– Тернов, как исполнитель, имеет право…
– … фразировка…
– … а я говорю, он имеет право…
– Но Камилл Сен-Санс этого не писал!
Светлана усмехнулась. Последние слова выкрикнула профессорша, преподававшая музыкальную литературу. В голосе педагога слышалось отчаяние.
Похоже, музыканты в этой части сквера закончились, потому что тесных компаний больше не наблюдалось – под деревьями неспешно прогуливались солидные пары.
– Анастасия Михайловна говорила, что там есть итальянский спальный гарнитур, именно то…
– Я думаю, если он не будет слишком много играть «на бис», то к сериалу мы успеем вернуться…
– В общем, получили мы за это дело по шапке!
– Кстати, о шапке. Присылает мне на прошлой неделе свекровь сапоги…
Светлана повернула обратно.
– Слушай, а чего этому Тернову так хлопали? Он что, правда очень хорошо сыграл?
– Молчи, горе мое, не позорься! Он играл гениально!