— Но ведь я тебе все объяснила — только что, — в отчаянии проговорила Алька. — Если человек не признался…
— Из этого совсем не следует, что он не убивал! Мало ли, сколько преступников не сознаются в своих преступлениях, — что ж, всем верить, что ли, когда есть неоспоримые доказательства?
— Валерка не преступник!
— Аль, у тебя просто поехала крыша на почве того, что он отказался тебя трахнуть! Ты теперь из-за этого готова из него святого сделать. А он обыкновенный, поверь мне. Я-то его четвертый год знаю, и каким он был и каким стал. Копчевский правильно сказал — пить меньше надо, тогда и кипятильники включать не захочется. Ну чего надулась?
Алька сидела, сощурив глаза и закусив нижнюю губу — так она делала всегда, когда собиралась идти наперекор всему, даже здравому смыслу.
Ленка, прекрасно знавшая свою неугомонную подругу, улыбнулась:
— Черта лысого я тебе доказала, да?
— Угу.
— Вот горе мое! — Ленка насмешливо покачала головой. — Ладно, так и быть.
— Что? — Алька быстро выпрямилась в кресле.
— Будем искать вместе виртуального убийцу. Вот только вопрос где. Может, он во Владимире остался, а мы будем Москву-матушку перепахивать?
— Лен, ты прелесть! — Алька повисла у приятельницы на шее.
— Смотри не задуши. Выкладывай лучше, с чего ты собираешься начать, мисс Шерлок Холмс.
— С дома, где жил Кретов. Адресом Васька меня снабдил, остается пойти побеседовать с соседями — хоть какую-то исходную информацию добудем.
— Так и станут с тобой соседи разговаривать, — усмехнулась Ленка.
— Да почему? Ведь они должны знать про Кретова — как жил, кого к себе пускал…
— Удивляюсь я тебе, Алина, — перебила Ленка. — Уж, кажется, не первый год, как уехала из своего Воронежа, а все не привыкнешь. Тут Москва, а не деревня, где все всё про всех знают. В многоэтажках люди годами живут и не ведают, как зовут соседа за стенкой. Утром — на работу, вечером — с работы и на боковую, общаться некогда. Так что, боюсь, твои надежды не оправдаются.
— Я все же попробую, — твердо сказала Аля.
— Когда ты хочешь туда пойти?
— Завтра.
— Завтра? — Ленка задумалась, что-то прикидывая в уме, и огорченно развела руками: — Завтра я не могу. Должна быть в одном месте позарез. Это насчет мамы.
Алька сникла. А она так надеялась, что завтра уже что-нибудь удастся выяснить. Каждый день дорог — след настоящего убийцы теряется все больше. Не говоря о том, что такое лишний тюремный день для невиновного человека. Но об этом она думать не будет! Ясно одно — придется идти самой, потому что у Ленки действительно серьезные обстоятельства: тетя Шура, ее мать, серьезно больна, может быть даже неизлечимо. Ленка мотается по врачам, ездит с матерью на консультации, и грех Альке требовать от подруги, чтобы та непременно освободилась по первому требованию.
— Не бери в голову, Лен, — сказала Алька. — Я справлюсь сама.
— Может, послезавтра?
— Нет. Я уже настроилась. Не стоит расхолаживаться. Я чувствую, что мне должно повезти.
— Ну-ну. Позвонишь вечером, расскажешь, как тебе повезло. — Лена поднялась с дивана: — Пойдем обедать. Мама из больницы приходила, суп грибной сварила и котлет нажарила, объедение! С нашей работой забудешь, когда последний раз дома ела. Знаешь, не верится, что до четверга скрипку в руки брать не надо, а то я к ней приросла за время панихиды.
Оттого что насчет завтрашнего дня все определилось и от Ленкиной принципиальной поддержки на душе у Альки стало легко и спокойно. Она с удовольствием угостилась тети-Шуриной стряпней, а затем они с Ленкой вновь ушли в комнату — пить кофе. На сытый желудок Альке захотелось чего-нибудь высокого, и она предложила:
— Слушай, Лен, давай я тебе Лунную сонату сыграю!
— На фоно?
— Ну не на скрипке же, — захохотала Алька.
— А ты умеешь? — недоверчиво покосилась на нее Ленка.
— Ха, — самодовольно произнесла Алька. — Я, между прочим, на курсе по общему фортепьяно лучшая была, вот так! Мне иногда так поиграть хочется, а инструмента-то нет.
— Я б тебе свой с удовольствием отдала, а то стоит пылится, сто лет к нему не подходила и еще сто не подойду.
— Давай, — грустно улыбнулась Алька. — Я его в комнату поставлю, все мебель какая-то будет. И Элеоноре играть стану, когда она особо злая. Что-нибудь очень громкое.
Алька уселась за высокий инструмент, осторожно откинула крышку. Взгляду ее предстали пожелтевшие от времени клавиши.
— Ух ты! — Она даже зажмурилась от восхищения. — Настоящая слоновая кость! И не стыдно тебе — такое чудо стоит заброшенным. Ты б хоть пыль с него вытирала. — Алька провела пальцем по клавиатуре, оставляя светлую дорожку.