Еженедельные занятия скрипкой касаются не только тебя: ты вовлекла в это всю семью, и все уже начинают уставать. Ты живешь в городке, со всех сторон окруженном горами, в краю суровых отвесных скал и плоскогорий, формирующих Восточный континентальный водораздел в Аппалачах. Путь в Виргинию лежит по узкому горному серпантину – части западновиргинской государственной системы дорог, – изрытому колдобинами, где на каждом крутом повороте ухает в животе и закладывает уши. Восемнадцатиколесные грузовики с углем и живыми курами взбираются на гору и со свистом несутся вниз; бывает, что у них отказывают тормоза. Вся поездка, включая получасовой урок игры на скрипке, занимает от пяти до восьми часов, а в снегопад и того больше.
Каждый вторник в половине второго ты уходишь из школы на два часа раньше и шагаешь на парковку, спрятавшуюся в тени горы. В те редкие вторники, когда папа не работает, он ждет тебя в «ниссане». Вы переезжаете первое горное ущелье и останавливаетесь на заправке перекусить: он берет чипсы и колу, ты – печенье «Орео» и клубничное молоко. После урока он ведет тебя в китайский ресторан есть жареную лапшу в утином соусе и суп с вонтонами. Ресторан расположен в университетском городе, где живут более двадцати двух тысяч человек, и для тебя, девочки, выросшей в местности с населением две тысячи, где нет даже «Макдоналдса», он столь же многонаселен и многолик, как Гонконг. На обратном пути папа ставит новую кассету – мюзикл «Отверженные». Там много бранных слов и героинь-проституток, но это его не смущает. Он рассказывает о Французской революции, как будто ты в свои восемь лет можешь понять, что к чему, и тебе кажется, что ты действительно все понимаешь: эти люди так сильно замерзли и проголодались, что рассердились не на шутку и начали петь с сильным британским акцентом. Ты просишь отца еще раз поставить печальную арию Козетты, в которой тоже различила горный туман, хоть и не столь отчетливо, как у Вивальди. Так «Отверженные» становятся для тебя еще одним символом детской меланхолии; слыша отчаяние в музыке, ты учишься не видеть его в лицах твоих одноклассников – намного более грубых, злых, вонючих и по-человечески сложных, чем звонкоголосая одномерная вымышленная сиротка Козетта.
Поездки на уроки скрипки с папой дают тебе шанс в течение нескольких часов побыть серьезным взрослым человеком, говорящим о серьезных взрослых вещах, а не восьмилетней девчонкой в розовой футболке с радугой, единорогом и надписью «Западная Виргиния: почти рай». Отец полностью сосредоточен на тебе, и ты чувствуешь себя важной, особенной, любимой, а главное – уже не ребенком. Но гораздо чаще тебя возит мама: она в декрете. Когда папа занят в клинике, мама забирает одного твоего брата из детского сада, а второго сажает в кресло-люльку. Когда вы вчетвером сидите в «додже», нет смысла притворяться взрослой: ты ребенок, и твоя семья жертвует многим, чтобы ты могла получить желаемое. Маленький брат воет от боли: от резких перепадов высоты в горах у него закладывает уши. Мама успокаивает его и одновременно выруливает на опасных поворотах по гололеду; с одной стороны – грузовики с углем, с другой – обрыв и пропасть. После урока она пристегивает вас ремнями, подъезжает к окну KFC-авто и берет на всех запеченного цыпленка, печенье и простое молоко. Предстоит долгая дорога домой, уже в темноте. В пути мама дает тебе задачки на таблицу умножения, а младшего брата заставляет повторять алфавит. Она объясняет тебе, как накормить младенца из бутылочки, а когда одного из мальчишек тошнит в машине, останавливается и вытирает рвоту с твоей рубашки. Когда ей надоедает слушать вашу болтовню и вопли, она устраивает «тихий час»: ставит одну из двух кассет, хранящихся в минивэне. Это детские песенки («Паучок ходил по ветке, а за ним ходили детки») и песни из диснеевских мультфильмов («Чтоб в джунглях жить как в крепости, умерь свои потребности»). Через два (или четыре) часа ты вылезаешь из минивэна без сил; тебя укачало, к лицу, вымазанному куриным жиром и младенческими слюнями, прилипли крошки от печенья, а в ушах звенит только «биббиди-боббиди-бу».
Если бы тебя, восьмилетнюю, спросили тогда, в чем смысл этих поездок, ты ответила бы: смысл их в том, чтобы ты занималась музыкой, хотя это получалось не всегда. (После того как отцовская машина сломалась в заледеневшей Нидморской лощине, вы долго шли по обочине, взявшись за руки, навстречу горе высотой в шестьсот с лишним метров. Отец голосовал всем проезжающим машинам, и наконец вас согласились подвезти четыре девушки в пикапе с западновиргинскими номерами. Папа сел в кузов, а ты – в кабину, на колени к одной из девушек. Та предложила тебе алкогольный коктейль, ты вежливо ответила «нет, спасибо», и девушки рассмеялись. Пикап тарахтел, взбираясь в гору, ты повернулась посмотреть, не вылетел ли твой папа из кузова, а тот, увидев выражение твоего лица, улыбнулся, помахал и поднял вверх большой палец.) Но много лет спустя, путешествуя по Америке с группой Композитора и проезжая десятки тысяч километров, ты поняла: тогда ты обучалась не только игре на скрипке – каждую неделю ты училась быть в дороге и постигала, как далеко ты готова уехать и что ты и твои близкие готовы отдать, чтобы ты всего лишь добралась туда, где можно научиться чему-то важному.