— Она говорит, голос был едва слышен, но уверена, что это голос Фей.
— Что-нибудь просили передать?
— Нет, ничего.
— Я хочу сейчас же поехать домой, — сказала Катринка.
Я засыпала Грейди вопросами. Искаженный голос, похожий на голос Фей, бессмысленный звонок, никакой информации, откуда звонили — неизвестно. А как же телефонный счет? Пока не пришел. Все равно толку от него будет мало: тетушка Анна Белл давно потеряла свою карточку, и кто-то из Бирмингема, штат Алабама, теперь звонит по ней во все города.
— Нужно, чтобы кто-нибудь там дежурил, — сказал Мартин. — Один у телефона тетушки Анны Белл, а второй — дома. Вдруг Фей снова позвонит.
— Я еду домой, — сказала Катринка.
— Зачем? — спросила я, вешая трубку. — Чтобы сидеть там и ждать изо дня в день на случай, если она снова позвонит нам?
Сестры посмотрели на меня.
— Я знаю, — прошептала я. — Раньше не знала, а теперь знаю. И очень на нее сердита.
Последовало молчание.
— Как она могла так поступить… — произнесла я.
— Не говори того, о чем потом пожалеешь, — сказал Мартин.
— Может быть, действительно звонила Фей, — сказал Гленн. — Послушайте, я сам здорово раздосадован и готов поехать домой. Я не против вернуться на Сент-Чарльз и подождать звонка от Фей. Я поеду. Только не просите меня составить компанию тетушке Анне Белл. Триана, ты отправляйся в Манаус. Ты вместе с Мартином и Роз.
— Да, я хочу поехать, — сказала я. — Мы проделали такой далекий путь, и мне очень нравится этот край. Я еду в Манаус. Я должна поехать.
Катринка и Гленн уехали.
Мартин остался, чтобы организовать благотворительный концерт в Манаусе, а Роз поехала со мной. Все помнили о Фей. Полет в Манаус длился три часа.
«Театро Амазонес» оказался жемчужиной — он был меньше, чем величественное мраморное сооружение в Рио, но был так Же восхитителен и очень необычен, с решеткой в виде кофейных листьев, теми самыми бархатными креслами, которые я видела в фильме «Фиц-карралдо», фресками индейцев и убранством, в котором искусство этой земли тесно переплелось с барокко по воле смелого и безумного торговца каучуком, который и построил театр.
Казалось, будто все в этой стране, или почти все, создано, как в Новом Орлеане, не одной группой энтузиастов или силовой группой, а каким-то одиночкой, причем сумасшедшим.
Это был поразительный концерт. Призраки не появились. Вообще никаких призраков. И музыка теперь приобрела направление, и я уже чувствовала, куда она течет, и не тонула в ней. Я неслась вместе с потоком. И не боялась сочных красок.
На площади стояла церковь Святого Себастьяна. Пока шел дождь, я просидела в ней час, думая о Карле, думая о многих вещах, о том, как изменилась моя музыка и что теперь я научилась запоминать, что играла накануне, или, по крайней мере, слышать слабое эхо того, что было сыграно.
На следующий день мы с Роз гуляли вдоль гавани. Город Манаус был таким же непредсказуемым, как и его оперный театр, и напоминал мне Новый Орлеан сороковых, когда я была совсем маленькой девочкой, а наш город был настоящим портом и в каждом доке стояли корабли, вроде этих.
Паромы развозили сотни рабочих по домам в их деревни. Уличные торговцы предлагали всякую мелочь, которую обычно привозят моряки: батарейки для карманных фонариков, аудиокассеты, шариковые ручки. В мое время самым ходовым товаром были зажигалки с голыми женщинами. Я вспомнила, что эту ерунду можно было купить у таможни.
Никаких звонков из Штатов.
Можно ли это считать зловещим признаком? Или, наоборот, это хорошо? А может быть, это вообще ничего не означает?
В Манаусе протекала река Негро. Когда мы вылетели обратно в Рио, то видели то место, где соединяются черные и белые воды, создавая Амазонку.
В отеле «Копакабана» нас ждала записка. Я развернула ее, ожидая прочесть какую-то трагическую новость, и внезапно почувствовала слабость.
Но в записке не шла речь о Фей. Старинный затейливый почерк, каким писали в восемнадцатом веке.
Я должен увидеть тебя. Приходи в старый отель. Обещаю, я не буду пытаться причинить тебе зло. Твой Стефан.
Я озадаченно уставилась на записку.
— Поднимайся в номер, — велела я сестре.
— Что случилось?
Отвечать было некогда. Повесив скрипку в мешке на плечо, я выбежала на подъездную аллею, чтобы перехватить Антонио, который только что привез нас из аэропорта.
Мы поехали на трамвае вдвоем, без охраны, но у Антонио самого был внушительный вид. Он не боялся никаких воров, да мы их и не видели. Антонио позвонил по сотовому телефону. Один из охранников должен был подняться в горы и встретить нас у отеля. Он будет там через несколько минут.
Ехали мы в напряженной тишине. Я вновь и вновь разворачивала записку, перечитывала каждое слово. Почерк Стефана, его подпись. Боже мой.
Когда мы доехали до отеля, до предпоследней остановки, мы вышли из трамвая, и я попросила Антонио подождать меня на скамье, рядом с рельсами, где обычно ждут пассажиры. Я сказала, что не боюсь находиться одна в лесу, что он услышит мой крик, если он мне понадобится.
Я направилась в гору, делая шаг за шагом, и, вдруг кое-что вспомнив, натянуто улыбнулась: вторая часть бетховенской Девятой симфонии. Кажется, она звучала у меня в голове.
Стефан стоял у бетонной ограды над глубоким ущельем. Как всегда, он был одет во все черное. Ветер развевал его волосы. Он выглядел как живой человек из плоти и крови, который любуется видом — городом, джунглями, морем. Я остановилась в каких-то десяти футах от него.