Мы убедили самих себя, что Фей должна разделить этот успех с нами, что где-то как-то она уже знает о нас, ведь мы так к ней тянемся.
«Фей, возвращайся домой. Фей, окажись живой. Фей, где ты? Фей, как здорово разъезжать в лимузинах, селиться в красивых номерах; как здорово продираться на сцену сквозь толпу, как здорово. Фей, зрители дарят нам свою любовь! Фей, мы теперь знаем только тепло».
Однажды вечером в Нью-Йорке я стояла позади каменного грифона, это было, кажется, на одном из верхних этажей отеля «Ритц-Карлтон». Я смотрела на Сентрал-парк. Дул холодный ветер, совсем как тогда в Вене. Я вспоминала мать. Я вспоминала, как однажды она попросила помолиться вместе с ней, тогда впервые она заговорила со мной о своем пьянстве — она ни разу не упоминала о нем в присутствии других, — тогда она сказала, что эта жажда у нее в крови и что ее отец тоже испытывал эту жажду, как и его отец. Помолись со мной. Я закрыла глаза и поцеловала ее. Ночь в Гефсиманском саду. В тот вечер я играла для нее на улице. Вскоре мой пятьдесят пятый год подойдет к концу. Наступит октябрь, и мне исполнится пятьдесят пять. А потом в конце концов, как я и предполагала, наступило неизбежное.
Как любезно со стороны Стефана и в то же время как абсолютно неразумно было самому писать письмо собственной призрачной рукой, а может быть, он вселился в человеческое тело, чтобы написать эти письма? Никто в наше время не пишет таким идеальным почерком с длинным четким росчерком старинного пера, красными чернилами на пергаменте, никак не меньше, новом пергаменте, разумеется, но таком же твердом, как во времена его жизни.
Он написал прямо, без всяких обиняков. «Стефан Стефановский, Ваш старинный друг, сердечно приглашает Вас дать благотворительный концерт в Рио-де-Жанейро, где будет с нетерпением ждать встречи с Вами. Все расходы по Вашему проживанию вместе с семейством в отеле „Копакабана“ будут оплачены. С удовольствием сообщу Вам все детали Вашего пребывания в Рио. Позвоните в любое удобное для Вас время по следующим телефонам…» Катринка обсудила детали по телефону.
— В каком театре? Муниципальном? Звучит современно, стерильно, подумала я. Я бы привел к тебе Лили, если бы мог.
— Ты ведь не хочешь туда ехать? — поинтересовалась Роз. После четвертой кружки пива она совсем размякла и сидела, обняв меня рукой. Я, притулившись к ней, сонно смотрела в окно. Это был Хьюстон, тропический город с великолепным балетом и оперой и изумительной публикой, которая тепло нас принимала и не задавала вопросов.
— Я бы на твоем месте не ездила, сказала Катринка.
— Рио-де-Жанейро? — сказала я. — Но ведь это красивый город. Карл хотел поехать. Он думал завершить свою работу над книгой. Святой Себастьян, его святой, его…
— Область научных исследований, — договорила Роз.
Катринка рассмеялась.
— Что ж, книга давно завершена, — сказал Гленн, муж Роз. — Сейчас ее развозят по магазинам. Грейди говорит, все идет превосходно. — Гленн поправил очки на переносице. Потом сел и сложил руки на груди.
Я взглянула на письмо. Приезжай в Рио.
— Я вижу по твоему лицу, никуда не езжай!
Я продолжала разглядывать письмо. Руки у меня взмокли и дрожали. Его почерк, его имя.
— Ради всего святого, — вмешалась я, — о чем вы все толкуете?
Они переглянулись.
— Если она теперь не помнит, то вспомнит потом, — сказала Катринка. — Та женщина, что писала тебе, твоя старинная подруга из Беркли, которая утверждала…
— Что Лили… возродилась в Рио? — спросила я.
— Да, — сказала Роз. — Эта поездка сделает тебя несчастной. Я помню, как Карл стремился туда. Ты тогда сказала, что тоже очень бы хотела увидеть этот город, но тебе этого не вынести, помнишь? Я сама слышала, как ты говорила Карлу…
— Не помню, чтобы я такое ему говорила, — возразила я. — Помню только, что я никуда не поехала, хотя ему очень хотелось. А теперь я просто должна.
— Триана, — сказал Мартин, ни в одном городе ты не найдешь возрожденную Лили.
— Она сама это прекрасно понимает, — сказала Роз.
Катринка совсем сникла, став несчастной. Мне не хотелось этого видеть. Когда-то она была очень близка Лили. В те времена Роз с нами не было ни в Беркли, ни в Сан-Франциско. Зато Катринка была и у кровати больной, и у гроба, и на кладбище — она прошла через все это.
— Не езжай, — сказала Катринка хриплым голосом.
— Я поеду по другой причине, — сказала я. — Я не верю, что Лили там. Я верю, если Лили и живет где-то, то не нуждается во мне, иначе она бы пришла… Я замолчала. Мне вспомнились его ненавистные, больно ужалившие слова. Ты ревновала, тебя терзали муки ревности, что твоя дочь открылась Сьюзен, а не тебе. Признайся! Так ты тогда думала. Почему твоя дочь не пришла к тебе?
А ты потеряла письмо, так на него и не ответив, хотя знала, что Сьюзен была искренна, хотя знала, как она любила Лили и как верила…
— Триана!
Я подняла голову. В глазах Роз стоял прежний страх, тот самый страх из плохих времен, до того, как мы получили все, что хотели.
— Не волнуйся, Роз. Я не буду искать Лили. Этот человек… я ему кое-чем обязана, — сказала я.
— Кому? Этому Стефану Стефановскому? — поинтересовалась Катринка. — Люди, с которыми я говорила по телефону, даже не знают, кто он такой. То есть я хочу сказать, что приглашение, конечно, подлинное, но они даже понятия не имеют, что это за человек…
— Я хорошо его знаю, — сказала я. — Вы разве забыли? — Я поднялась из-за стола и взяла в руки скрипку, которая всегда находилась на расстоянии не дальше четырех дюймов от меня и сейчас лежала на стуле.