Я заткнула руками уши! Меня снова окружила обстановка больничной палаты двадцатилетней давности, вспомнились ее запах и свет.
– Нет! – выкрикнула я. – Ты наслаждаешься этими обвинениями! – Сердце колотилось чересчур сильно, но голосом я пока владела. – Почему? Что я для тебя и ты для меня?
– Но я думаю про тебя то же самое.
– Что именно? Объяснись.
– Я думал, что ты коришь себя и наслаждаешься этими обвинениями, я думал, ты упиваешься ими, примешивая сюда же и страх, и раболепие, и холодность, и праздность, с тем чтобы никогда не чувствовать себя одинокой, а всегда держать за руку какого-нибудь дорогого тебе мертвеца и мысленно распевать поэмы раскаяния, без конца возвращаясь к умершим, дабы отвлечься от правды: та музыка, которую ты любишь, тебе недоступна. То чувство, которое музыка исторгает из твоей души, никогда не получит воплощения.
Я не сумела что-либо сказать в ответ.
Осмелев, он продолжил:
– Вот ты и кормилась обвинениями, если воспользоваться твоим собственным словом. Ты буквально упивалась чувством вины, и это позволило мне надеяться, что мне легко удастся довести тебя до безумия, сделать так, чтобы ты…
Призрак умолк – точнее, заставил себя замолчать – и застыл в неподвижной позе.
– Сейчас я уйду, – после паузы произнес он. – Но вернусь, когда захочу, можешь не сомневаться.
– Не имеешь права. Тот, кто тебя прислал, должен забрать тебя обратно.
Я перекрестилась. Он улыбнулся.
– Ну как, помогло? А помнишь нелепую похоронную мессу по твоей дочери, что отслужили в Калифорнии? Как все там было чопорно и неуместно – все те умники интеллектуалы Западного побережья, которых заставили явиться на такое откровенно глупое мероприятие, как настоящие похороны в настоящей церкви, – не забыла? И скучающий священник, которому было на все наплевать. Он ведь знал, что ты ни разу не побывала в его церкви до того, как умерла твоя дочь. А теперь ты крестишься. Может, мне сыграть для тебя гимн? Простенькую мелодию на скрипке. Так обычно не делается, но я могу отыскать в закромах твоей памяти «Veni Creator[9] и сыграть его, и мы вместе помолимся.
– Значит, тебе не помогло обращение к Богу. – Я постаралась, чтобы мой голос звучал твердо, но не сурово. – Никто тебя не присылал. Ты бродяга.
Он был в замешательстве.
– Убирайся отсюда ко всем чертям!
– Ты ведь это несерьезно. – Он пожал плечами. – И не говори, что пульс у тебя не бьется как молот. Тебе до безумия хочется, чтобы я был рядом! Карл, Лев, твой отец… Во мне ты увидела мужчину, какого никогда раньше не встречала. А ведь меня даже человеком нельзя назвать.
– Ты наглый, грубый и отвратительный, – вскипела я. – И никакой ты не мужчина. Ты призрак, причем призрак какого-то молодого, неотесанного и отвратительного человека!
Мои слова его задели. По лицу было видно, что ранила я не одно только его тщеславие.
– Пусть так. – Он явно старался взять себя в руки. – И ты любишь меня из-за музыки. Но не только из-за нее.
– Может быть, ты и прав. – Я холодно кивнула. – Но о себе я тоже высокого мнения. Ты сам признался, что ошибся в расчетах. Я дважды была женой, один раз – матерью. Возможно, была и сиротой. Но слабой и ожесточенной? Никогда. Мне не хватает чувства, которое требуется для ожесточения.
– Какого именно?
– Сознания, что все должно было сложиться лучше. Это жизнь, только и всего, и ты пьешь из меня соки, потому что я жива. Но я не настолько снедаема чувством вины, чтобы ты мог являться сюда и лишать меня разума. Никоим образом. Я даже уверена, что ты не до конца понимаешь, что такое чувство вины.
– Разве? – Он был искренне удивлен.
– Неистовый страх, причитания «mea culpa, mea culpa»[10] – это только первая стадия, – пояснила я. – Затем наступает нечто более тяжелое, тесно связанное с заблуждениями и ограничениями. Сожаления – это ничто, абсолютное ничто…
Теперь настала моя очередь недоговаривать, и все из-за недавних воспоминаний, вернувшихся, чтобы повергнуть меня в печаль. Я увидела свою мать, уходившую от меня в тот последний день. «Мамочка, позволь мне обнять тебя!» Кладбище в день ее похорон. Кладбище Святого Иосифа, заполненное маленькими могилами, – место последнего упокоения бедняков ирландцев и бедняков немцев. Повсюду горы цветов. А я смотрю в небо и думаю, что это никогда-никогда не изменится, что эта боль никогда не пройдет, что в этом мире никогда больше не будет света.
Я встряхнулась, отогнав от себя мрачные мысли, и подняла на него глаза.
9
Veni Creator Spiritus – «Приди, Святой Дух»