Мерин прокрутил в памяти этот диалог почти дословно, неожиданно для себя обнаружил, что глупо при этом улыбается, энергичным движением бровей в сторону переносицы посерьезнел. Итак (он очень любил это скоробогатовское словечко «итак»): семейство Твеленевых многочисленно (это плохо), внук композитора словоохотлив (это хорошо), внучка хороша собой (это абсолютно безразлично), ее отец – бизнесмен (нормально). Остаются Антон Игоревич (дед), второй дед (кто такой?), Марат Антонович Твеленев (отец), Надежда Антоновна Заботкина (мать Тошки), Аркадий Семенович Заботкин – ее муж (Тошкин отец), семья мужа (по словам Антона-2, их человек сто) и мать самого Антона-2. И ее родня. И родня ее родни, как тужился острить все тот же Антон-2… В общем, не слабо.
Мерин поменял один затекший бок на другой, усилием воли вернулся воображением своим на веранду твеленевской дачи: вспомнить все до самых последних мелочей, а потом уже сортировать что треп, что стеб, а что можно в копилку. Память подсказала: после примерно десятой стопки французского побитый Антон осуществил неудачную попытку встать на ноги, закряхтел и вернулся в исходное (сидячее) положение, произнеся при этом: «Уй е-е-е, что же мне теперь – уткой что ли пользоваться? – И обратился к сестре. – Тошка, все равно зря подслушиваешь, ничего интересного не перепадет, сплетница старая, принеси дедову «утку», я писать хочу».
Та произнесла свое традиционное «дурак», тихо всхлипнула и демонстративно вышла в сад.
Мерин насупился.
– И зачем так?
– Как?
– При мне.
– И что?
– Как с маленькой.
Антон долго смотрел на Мерина. Серые глаза его несколько раз меняли оттенок – от почти черного до прозрачно белесого. Выражение лица при этом оставалось неизменным. Сева определил его как «подозрительно-насмешливое удивление». Наконец, он растянул губы в улыбке и произнес вполне дружелюбно:
– Во-первых, она и есть маленькая. А во-вторых… Как бы поточнее выразиться?.. Ты меня сегодня немало, признаюсь, удивил, я твой должник, поэтому хочу говорить только правду, хотя с незнакомыми людьми откровенничают только полные идиоты, к которым я себя не отношу.
Итак. Я разговариваю с моей двоюродной сестрой ерническим тоном, потому что я ее от себя отваживаю: она, видишь ли, в пять лет, в детстве, в меня втюрилась до обмороков и до сих пор мешает моей личной жизни. Я от нее цинизмом спасаюсь. Уразумел?
– Так этим ты ее, наоборот, приманиваешь.
– Чем?
– Цинизмом.
– Как это?
– Ну, с ней ты не как со всеми, значит, неравнодушен. А цинизм – от смущения. Так она понимает.
– А ты?
– Что я?
– Ты как понимаешь?
– И я так же.
– Ты что – психолог?
– Вроде.
– Учишься?
– Вроде.
– В институте?
– Вроде да.
– Понятно. – Он неспешно поднялся, держась за стены, направился в ванную. Мерин тоже встал.
– Что, действительно так плохо? Давай помогу.
– Да нет, это я чтобы выдру прогнать.
– Круто ты с ней.
– Приглянулась?
Вместо ответа Мерин почувствовал, что краснеет. Это не осталось незамеченным.
– Вау, и ты туда же! Не советую: будешь последним в десятом десятке. Полшколы в очереди стоит за невинным поцелуем. Не уходи, еще поболтаем, ты, я вижу, разговорчивый: все «вроде» «да вроде».
Вернулся Антон с бутылкой шампанского. Достал из стойки бокал. Крикнул:
– Кошка, пойди сюда, хватит злиться, старший брат зовет.
Второго приглашения не потребовалось – Антонина возникла из-под земли.
– Видишь, Всеволод, какие мы послушные. Прямо хоть пятерку по поведению. Это, думаю, в твою честь: любим перед молодыми людьми паинькой прикинуться. Да, куколка? Или просто захотела? Я имею в виду – выпить? – И неожиданно обратился к Мерину: – Я тебе спасибо-то хоть сказал?
– Да, вроде.
Антон захохотал.
– Ну ты красноречие-то, Сева, прибери на время. Говори коротко: «да» или «вроде»? Я серьезно. – Он разлил остатки коньяка, Антонине плеснул в бокал шампанского. – Сказал или нет?
– Не надо «серьезно».
– А несерьезно можно? – И поскольку Мерин вместо ответа неопределенно пожал плечами, обратился к преисполненной благодарности за допуск в мужскую компанию и потому присмиревшей сестре. – Вот, Чушка, человек, который, рискуя собой, спас твоего двоюродного брата от как минимум необратимых увечий. Я уж не говорю о самом худшем. Ты меня понимаешь?